Письмо

Оно ждало меня в почтовом ящике, когда я впервые дни нового года, только приехал из Крыма. На конверте был  неизвестный мне адрес и знакомо только одно слово – Балашов. Письмо было от сестры, которую я никогда не видел, лишь только знал о ее существовании. Она была дочерью отца от первого брака и в семейном альбоме хранились ее фотографии.
Письмо меня очень обрадовало. Сестра писала, что ей уже 70 лет, она вырастила двоих детей, живет в Балашове и, случайно найдя мой адрес, решила написать, еще не зная, как я отнесусь к ее посланию. Она приглашала меня в гости и писала, что мне, наверное, будет интересно увидеть город юности моего отца и дом, в котором он жил. Приглашение это совпало с моим давним желанием побывать в Балашове, на родине отца, куда я собирался поехать, стыдно сказать, почти тридцать лет, все эти годы, которые прошли  после его смерти. И каждый раз, когда подходило время отпуска, какие-то другие дела отодвигали все дальше эту поездку. А потом возникшие границы между государствами сделали ее еще более сложной. Нет, конечно, этому оправдания. Просто все нужно делать вовремя и не откладывать исполнение желаний, тем более мечту.
А мечтал я об этом, наверное, с детства, зная Балашов  по рассказам отца.  Лишь только один раз, после армии, за два месяца до его смерти, возвращаясь из Самары, тогда Куйбышева, я, проезжал Балашов, где поезд стоял всего 10 минут. Но так велико было желание увидеть город, где прошли его детство и  юность, что я, рискуя отстать от поезда, выбежал через здание вокзала на площадь, где стоял памятник Ленину, и начиналась улица из обычных домов...  Больше я ничего не увидел и, с сожалением, вернулся в вагон. Только за окном, когда проезжали мост, мелькнул берег Хопра, который он так любил, с нависшими над водой деревьями и мальчишками на песчаной отмели. Картина эта врезалась мне в память и осталась там навсегда...
В тот же день, вечером, я позвонил в Балашов, по номеру телефона, указанному в письме и услышал голос, который показался мне таким далеким и знакомым... Это был рождественский вечер. Мой звонок застал всю семью сестры за праздничным  столом, и наш короткий разговор казался особенно символичен в этот день.
Я обещал ей приехать летом, после своего юбилея и сделать, таким образом, себе давно желанный подарок. В конце июня, после нескольких месяцев ожидания, работы и обычных хлопот, отметив свое пятидесятилетие, я садился в поезд, прощаясь с друзьями, еще не зная, что ждет меня впереди...

На берегу Хопра

Ночью проезжали границу. Поезд стоял на какой-то станции, и таможенники топали по вагону, бесцеремонно поднимая сонных людей, роясь в вещах и  уводя для выяснения «злостных нарушителей», обнаружив лишнюю бутылку водки или другую «контрабанду». Я переживал за крымское вино, которое вез по поводу встречи. Но на мою старую сумку не обратили внимания и вскоре всем раздали клочки бумаги, на которых нужно было указать сведения о себе и кто с какой целью и куда едет. Как и другие, я ответил на все вопросы, еще не подозревая, какие проблемы влечет за собой этот «документ».* Чиновник, пройдя по вагону, ловко оторвал себе его половину, оставив вторую мне, так и не сказав, что же с ней делать...
Весь день я не отходил от окна, представляя, как по этой дороге ехал когда-то отец... Последний раз он был в Балашове в 1959 году, когда ездил на похороны своей мамы, моей бабушки, которую я никогда не видел.
Часа в два показались первые дачные домики на окраине, за городом, и проводник, заглянув в купе, объявил название станции – Балашов.

*  Приехал я в Балашов в пятницу и мне, конечно, было не до регистрации, о которой я имел очень смутное представление, и отложил это до понедельника. А в первый же день недели пошел искать,  где приезжие становятся на учет. Но в городском отделении милиции, куда я обратился, мне ничего вразумительного не объяснили и послали, как я потом убедился, совершенно в противоположную сторону. Проходив бес толку, я решил махнуть на все рукой и не тратить на это драгоценное время. И только во вторник, совершенно случайно, рано утром я обратил внимание на толпу людей, которая стояла возле какого-то здания на центральной улице, как перед открытием магазина с дефицитным товаром в застойные времена. Это и оказалась очередь на регистрацию. Потратил я на эту процедуру часа два, если не больше, но когда заполнил все бумаги, (как мне кажется совершенно ненужные), мне сказали, что я не зарегистрировался в положенный трехдневный срок и должен заплатить штраф. Сообщение было не из приятных, учитывая, что отдать  пришлось все оставшиеся у меня деньги и обратный билет мне покупала сестра.
Так встретил меня Балашов. Понятно, что это не подняло  настроения. Оно было безнадежно  испорчено, но все же я проработал неделю, хотя планировал больше и уехал...
  Позже я выяснил, что с меня не имели права брать штраф.  Суббота в этом учреждении, как и воскресенье – выходной день. Значит, я не просрочил три дня, поскольку выходные не должны учитываться. К тому же мне «повезло»  и  на границе никто у меня эти бумажки не проверял. После этого пришлось приехать в Балашов еще и еще раз, чтобы собрать материал для книги, каждый раз сталкиваясь с процедурой регистрации. Ее, то упрощали, то вновь делали громоздкой, занимающей у приезжих много времени и вызывающей только раздражение. Ведь понятно, что эти ненужные преграды только усложняют отношения между странами и близкими людьми, которые оказались по разные стороны границы. А те, кому нужно, думаю, и танк провезут и без всякой регистрации..
                                                       
Не буду описывать встречу. Понятно, что она была радостной. Да и вино, привезенное из Крыма, оказалось кстати... Мы выпили за отца, который дал  всем нам жизнь, хоть мне и пришлось, не скрою, отстаивать его доброе имя.                                                                       
Вечером, бродя по городу, я спустился к Хопру и вскоре оказался на «Бетонном» мосту, с которого открывался вид на оба берега реки, с небольшими уютными пляжами. Видимо, за последние годы, Хопер сильно изменился. Заводи были густо покрыты ряской, заросли кувшинками и камышом. Да и следы неуважения людей, к этой прекрасной реке, были видны на каждом шагу. Вдоль берега и на самом мосту, валялись в большом количестве пустые стеклянные и пластмассовые бутылки из под пива и минеральной воды. А как я позже убедился и овраги, по которым в Хопер стекала вода, были завалены разным мусором и больше походили на городские свалки. Никого, видимо, не волновало, что во время дождей и половодья, все это смывает в Хопер.  Наверное, давно уже не чистили дно этой красивой реки. Папа рассказывал, что на его памяти здесь работали землечерпалки, углубляя русло, по которому плавали баржи и прогулочные катера.*.
Мимо куда-то спешили люди. Им не было дела до меня, моих грустных мыслей и воспоминаний.
Домой я вернулся уже затемно, а рано утром  вновь был на берегу. Пройдя по старой набережной, где когда-то проходили гуляния и играл духовой оркестр,  спустился к воде, возле разрушенных ступеней, поднимая тучи комаров. Бродячая собака с облезлыми боками увязалась за мной, в ожидании подачки. Пробравшись среди кустарников, которыми зарос берег, и густой травы мокрой от росы, я нашел удобную корягу, с которой была видна вся поверхность реки с одинокой фигурой рыбака в лодке, на ее середине.
Глядя, как меняет цвет вода от первых лучей восходящего солнца, я задумался, вспоминая отца. Ведь здесь, в этом городе, могло пройти  и мое детство, и вся жизнь, сложись все иначе...
Если бы по-другому распорядилась судьба.
                                 
*Земством разрешалось строить водяные мельницы на Хопре через каждые 25 верст, обязательно с «вишняком» - проездом около плотины. По реке ходили небольшие баржи по 3000 пудов, которые возили лес и зерно.
В Балашове была большая мельница Глазова. Он жил на Хоперской улице, ныне Советской, в красном кирпичном доме. Его сын Миша утонул под Пинеровкой (в 4 км от Балашова). Хотел переехать на лошадях и попал в омут. Он был в форме реального училища и суконная одежда намокла и потащила на дно. Место это называлось «Мишин мост». Глазов, когда строил мельницу, заплатил инженерам 1000 рублей, чтобы на протоке «Желудяк» не засыпали, когда проводили железную дорогу. (Из воспоминаний П.А.Малиновкина)

Собор

В детстве, придя утром к отцу, я забирался к нему под одеяло и просил: - Папа, расскажи про Балашов, расскажи про собор... И он, в который раз, говорил, какой это был красивый и величественный храм, и как его взрывали, пригласив для этого американских инженеров, которые заложили взрывчатку, но он только «подпрыгнул» на месте и «сел», рухнув на глазах потрясенной толпы.
Собор был взорван в 4 часа утра 1 апреля  1936 года.
В моем воображении рисовалась страшная картина – развалины и черный дым, будто это я был свидетелем взрыва. И вот, через много лет, ранним утром, я иду по сонному городу к месту, где стоял когда-то  храм, на бывшей Троицкой площади.
Дворники не спеша мели улицы, а на аллеях парка  кто-то бегал трусцой. Возле вечного огня у памятника балашовцам, погибшим в годы войны, было тихо. Огромный монумент стоял почти на том же месте, где был собор. Сооружен он в 1980 году. На плите указано, что в годы войны погибло и пропало без вести 13539 воинов-балашовцев. Среди них был и старший брат моего отца, который не вернулся с войны.
Я обошел площадь, пытаясь представить размеры храма. Потом долго стоял на высоком постаменте памятника и смотрел, как поднимается над городом диск солнца...
Рядом, за деревьями, сохранилось несколько старых построек. Одну из них видно на дореволюционной  фотографии собора. Подойдя ближе, я прочел на вывеске, что здесь находится атлетический клуб «Алмаз». Но здание немного изменилось. Была заложена дверь, выходившая на площадь. Возможно, прежде в нем был какой-нибудь торговый лабаз или магазин. За ним тянулся унылый забор. Но обследовать его было сложно. В сырой тени, под деревьями, донимали комары и я выбрался на площадь.
Здесь же находилось и здание городского архива, в котором до революции размещалось «Центральное депо готового платья», парикмахерская, типография, различные магазины и  торговый оптовый лабаз, а внизу подвалы и ледники, откуда выкатывали бочки с рыбой и селедкой. А с другой стороны улицы находился  русско-азиатский банк, позже достроенный  на один этаж, как и дом напротив, выросший вдвое, с балкона которого в 1919 году выступал Троцкий. Правда, балкона этого, именно поэтому, давно не было, его спилили. Возможно, в то время на площади перед собором  среди маль-чишек, снующих в пестрой толпе, был и мой отец...
Я обошел здание и зашел в угловой подъезд, который напоминал мрачные декорации из спектакля по роману Достоевского. По этим ступеням, в сопровождении охраны,  поднимался на второй этаж всесильный председатель Реввоенсовета, а над площадью, по рассказам, для пущего эффекта, летал самолет. Дверь комнаты, куда он входил, чтобы сказать пламенную речь, была оббита дерматином, но я не решился нажать на кнопку звонка. Ведь время не вернуть и нельзя войти в прошлое... Оно ушло безвозвратно.

Подарок судьбы

Я не помню, когда и в какой момент у меня возникло желание написать эту книгу. В первый же день, после приезда на родину отца, я зашел в книжный магазин и увидел, что в продаже есть несколько книг по истории Балашова и Прихоперья, правда скромно изданных, но в которых было много редкой и полезной информации. Как я позже убедился, в городе было много краеведов, влюбленных в его историю, выходили статьи в городской газете о его прошлом, издавался альманах. Повторять то, что многие знали лучше меня, не было смысла. Да и то, что я мог рассказать, было настолько личным, что я и сам еще до конца не осознавал эту потребность. Но, в то же время, понимал, что может быть «об этом» написать суждено именно мне.
Чтобы больше узнать о Балашове 20-х годов, который смутно рисовался в моем  воображении, по рассказам отца,  я обратился в городской музей. Но сам, имея опыт музейной работы, не очень надеялся, что мне станут особенно помогать, показывать фонды и знакомить с редкими документами. Приняли меня, вопреки ожиданиям, хорошо и направили к научному сотруднику Наталье Геннадьевне Лапшиной, которая познакомила меня с экспозицией, где я нашел для себя много интересного. Она показала недавно изданный красочный альбом о Балашове, найти который в книжных магазинах было невозможно, из-за его небольшого тиража. Правда, как я и ожидал, мне отказали в пересъемке старых фотографий Балашова,  понимая, что я буду использовать их для публикации.  Но я все же надеялся, что смогу их найти. И мне повезло. Я познакомился с Марией Яковлевной Харченко, женой старейшего фотографа Балашова Николая Григорьевича Харченко, к сожалению уже ушедшего из жизни, которая помогла мне подобрать фотографии старого города из его архива. За это я ей очень благодарен. Позже, в процессе поиска и работы над книгой, я смог дополнить эти снимки фотографиями из других источников.
В музее мне  посоветовали осмотреть экспозицию, которая была размещена в бывшем доме Дьякова.  И вскоре я уже переступал порог старого особняка с резными наличниками окон и фигурными, в виде драконов, украшениями водосточных труб, в котором разместился филиал городского музея,  еще не подозревая, что готовила мне судьба.  Здесь, выслушав меня, предложили обратиться в городской архив к ведущему сотруднику Светлане Кимовне Назаровой, которая прежде работала в доме Дьякова,  и помогли связаться с ней по телефону. Но в архиве были заняты предпраздничными хлопотами по подготовке юбилея, который должен был отмечаться через пару дней. И все же, вняв моим настойчивым просьбам, и не смотря на занятость, она согласилась со мной встретиться. Мы сразу нашли общий язык и Светлана Кимовна позволила мне тут же, в ее кабинете, за свободным столом, просмотреть подшивки городской газеты «Борьба»  1920-х годов, в которых я надеялся найти упоминания о событиях и происшествиях тех лет. Но задача эта была не легкой. За неделю, а больше я не смог пробыть в Балашове, мне так и не удалось все просмотреть  и сделать выписки из газет за 1924 – 1930 годы. Это отрезок времени,  в 5-6 лет, который я сам себе определил, как канву для будущей книги. Годы эти приходились на время юности моего отца, который родился в 1910 году.  Тогда ему было от 14 до 20 лет. И он был, конечно,  свидетелем тех событий, которые происходили в Балашове в те годы и о которых писали газеты, свидетелем того времени... И часто повторял, пытаясь объяснить, почему именно так, а не иначе, сложилась его жизнь:
- Время было такое...
Какое же  это было время мне и хотелось понять.

                                                         ***
Видя мои тщетные усилия, Светлана Кимовна предложила мне встретиться со старейшим жителем Балашова Петром Андреевичем Малиновкиным, 1912 года рождения, который, по ее словам обладал прекрасной памятью и не раз помогал ей в восстановлении прежних названий улиц и облика старого города. Кроме того, она согласилась проводить меня к нему, и мы договорились встретиться после обеда на углу улиц Пушкина и Московской, там, где прежде было здание театра – «Народного дома». Здесь, огороженный забором, уже много лет зиял оставшийся от него котлован.
Когда я пришел в назначенное время, Светлана Кимовна уже ждала меня, хотя часы и показывали, что я не опоздал. Мы пошли по улице в ту часть города, которая в просторечии называлась Низы. Здесь меня ожидала встреча, о которой я не мог и мечтать...

Фогель

Он сидел на лавочке возле дома, в окружении старушек, и, увидев нас, прищурил глаза, вглядываясь в лица. Светлана Кимовна была ему хорошо знакома, а я поспешил объяснить цель своего прихода. Вместе мы прошли к калитке и вынесли со двора три старых табурета, которые поставили в тени у дерева, где можно было поговорить.
Петр Андреевич далеко не выглядел на свои девяносто с лишним лет. Он был бодр, энергичен и, как я потом убедился, мог часами говорить не утомляясь, когда я уже с трудом воспринимал обилие информации. Он лишь лукаво улыбался, посмеиваясь и, делая паузу, декламировал одно из своих любимых стихотворений, вроде этого.
Утро, бледная заря
За собой день выводила.
День 9 января, был воскресным.
Дым кадилом по церквям
Страны валил. Царь молился.
                         Поп служил...

Родился Петр Андреевич 29 июня 1912 года в селе Крашевке, на реке Медведице, это по дороге на Камышин, где в то время, когда мать была в положении, в Крашевском монастыре, основанном еще Петром I, работал его отец. Крестили его 12 июля, на Петров день, чему он, видимо, и обязан своим именем. Об этом событии сохранилась запись в метрической книге Архангельского прихода.
Отец его, Андрей Антонович Малиновкин, уроженец села Царевки, Урюпинского округа. Мама, Матрена Павловна, в девичестве Туркина, была из семьи художника-иконописца, который работал по церквям и взял с собой в обучение отца Петра Андреевича.  Да и сам  он в детстве помогал отцу, который участвовал и в отделке Троицкого собора в Балашове. Когда я показывал ему фотографии разрушенного храма, он живо восклицал: - Здесь я был, а в это окно выглядывал! – указывая на круглое отверстие под куполом колокольни.
После окончания школы он работал маляром, разделывая панели под мрамор. Потом закончил в Ленинграде спецшколу,  где обучался азбуке «Морзе», овладев профессией «пеленгатора». По звуку мог определить, какой марки летит самолет.
Накануне нашей встречи, умер его старший брат Павел Андреевич, в возрасте 94 года, всю жизнь проработавший маляром, и он, конечно, переживал случившееся.
Бабушка его, мать отца, Асима Васильевна прожила 99 лет (1835-1834). Она очень любила внука и, оберегая его от дурного влияния, говорила ему, гладя по головке: - Ты и в церкви прислуживаешь, и на базаре торчишь, только не лазай по карманам. Это чужие деньги. Меньше с этими жуликами водись...
Как и у всех подростков, у него была своя кличка – Фогель. Так звали героя популярного тогда фильма с участием Игоря Ильинского «Кукла с миллионами». По сюжету фильма, была найдена кукла, в которой находилась записка, что у богатого купца где-то спрятаны деньги. Пробравшись к нему, злоумышленники утащили его в гробу в часовню, где и допытывались про утаенные миллионы. Тема, надо сказать, актуальная для того времени. Кражи и грабежи, налеты на дома бывших купцов и нэпманов были обычным делом. Такими сообщениями пестрят газеты тех лет.
Прозвали его Фогелем еще в школе, потом на улице, а товарищ, Колька Падловский, иначе и не называл,  только по кличке.
Много интересного узнал я от Петра Андреевича. Без него и не было бы, наверное, этой книги. В его удивительной памяти мне не раз пришлось убедиться. Он помнил, где, когда и с кем встречался и разговаривал, будто происходило это недавно, а не много десятков лет назад. И сам он, видимо, получал удовольствие от этих воспоминаний. Как он признался мне, никто его об этом никогда  не спрашивал. Перед глазами проходила целая эпоха, с разными судьбами и давно забытыми именами. Мне остается только благодарить судьбу, что она свела меня с этим человеком.
Я приходил к нему еще и еще раз, и он вспоминал все новые подробности, будто листал старую книгу, нечитанную много лет.
Но особенно я благодарен ему за бесценные для меня воспоминания о моем отце.
                                                                       
                                                       ***
Уже в следующий свой приезд в Балашов, через три года, я не застал Фогеля в живых. Петр Андреевич Малиновкин умер за несколько месяцев до этого, 12 декабря 2005 года, на 94 году жизни. Невольно задумаешься, случайной ли была эта встреча. Воистину это был для меня подарок судьбы.

Енька Белов

При первой же встрече, я решил показать Петру Андреевичу фотографию отца, не особенно надеясь, что он мог его знать. Но когда положил перед ним снимок, сделанный в 1929 году, где папе 19 лет, он тут же радостно воскликнул: - Енька Белов!
Почему Енька? – удивился я. И Петр Андреевич объяснил, что Енька – это Евгений, в просторечии  от имени Женька. Был еще Енька Дьяков, в доме которого сейчас музей, Енька Евстигнеевский (ЕМЕ) – Евгений Михайлович Евстигнеевский, известный в городе хулиган. Жил он возле Какирбашевой бани, там  и верховодил.
И я вспомнил, что папа всегда подписывал письма только именем – Евгений, которое, кстати, означает – благородный.
Папа ваш, - продолжал Петр Андреевич, - пользовался авторитетом. Если с кем что случалось, то говорили: - Пожалуюсь Женьке Белову. Все нэпмана его уважали. Как кто чего спёр, не в милицию шли, а к нему.
Я прямо впился глазами в Петра Андреевича, жадно ловя каждое слово и не веря в удачу. Было заметно, что он затрудняется говорить об этом при Светлане Кимовне и деликатно подбирает слова. Нужно отдать должное его такту. Выражался он несколько витиевато, придавая сказанному как можно более «благообразный» вид: - Папа ваш, как и все ребята его возраста, претендовал на первенство... и т.д.
А когда я показал фотографию отца, где ему было уже за пятьдесят, Петр Андреевич сказал фразу, которую я поспешил записать:
- Общая композиция лица достаточно схожа.
Несомненно, что в каждом слове его чувствовалось уважение к памяти человека, которого он когда-то знал:
- Папа ваш был авторитетом центра города и к нему обращались за решением разных спорных вопросов. Территорией его была улица Володарского и дальше, начиная с Преображенской площади и до Хопра, а на западе заканчивая Московской улицей.
Помню, как Женька Белов ходил мирить две враждующие шайки к Архангельской мельнице, Кривошеева и еще одного – Брагина, (у него было много голубей).
Главным соперником вашего папы был Хмельников Иван. Он жил в Ерменихе на бугре и командовал там, где конец улицы Советской и на восток до Ерменишенского оврага. Брякины держали там каретные мастерские. А где сельхозтехникум, юго-восточные товарные склады и чугунолитейный завод Назарова верховодил Шурка Бударин.
Ниже кожевенного завода Чуркина и Расторгуева, где Чечеринская улица и речка Чечера, стоял поселок Бреевка. Вожаком здесь был Гречкин – высокий, крепко сложенный парень, сын кузнеца. К его территории относился  юго-западный въезд в город и улица Пушкина (Степная). Помощник Гречкина, Блоха (Шурка Алешин), был среднего роста, русый,  худой, но физически крепкий. После 18 лет его призвали в армию, а после армии он пошел в милицию, оперуполномоченным. Но, находясь под влиянием Гречкина, однажды подрался из-за голубей, стал стрелять и попал кому-то в ногу. На этом его милицейская карьера и  закончилась.
                                                       ***
О многом еще рассказал мне Петр Андреевич. И каждый раз, приходя к нему, я видел задорную искорку в его глазах и слышал непременную фразу:
- А я еще вспомнил...
И начиналась новая история.