ПЕРЕД ОТСТУПЛЕНИЕМ.
В 20-х числах июня стала ясной неизбежность отступления и эвакуации Балашова. Неясно было только,как отступать,куда отступать,когда отступать: сию же минуту или через неделю?О положении на фронте приходили самые разноречивые сведения. Зачастую мы удовлетворялись ничем и никем непроверенными слухами,то мрачными,то ободряющими,смотря по тому кто приносил их.
Помню первый разговор об этом на квартире у Павла Филипповича Маркитана. Мы вдвоем изображали из себя комитет партии. Остальные все были в разгоне. Карташев с Рязано-Уральской железной дороги находился где-то на фронте. Маленький и отважный Якобсон рыскал,кажется,в тылу у зеленых. 3-й член президиума Забиякин,куда-то уезжал и привозил кучу литературы,а потом опять исчезал. Барябин сидел в Аркадаке. На нас двоих была возложена в те дни вся ответственность.
И нет ничего удивительного в том,что мы частенько оказывались не на высоте положения,много важных вещей прозевали и сделали ряд грубых ошибок.
С самого начала, например,надо было стянуть в город большую часть коммунистов из уезда. Рассеянные маленькими кучками и даже одиночками в зараженной зеленщиной крестьянской массе,они так или иначе были,в лучшем случае, обречены на бегство из деревни,а сплошь и рядом уничтожались,будучи не в состоянии оказать какое-либо серьезное сопротивление.В городе же мы могли бы сколотить солидный коммунистический кулак численностью до 1000 человек,оставив в наиболее благополучных волостях самое необходимое количество людей для советской работы. В районах уже пораженных зеленщиной все равно всякая советская работа была немыслима. Этот проект пришел мне в голову не сейчас. Кажется,Тараканов сделал тогда Маркитану и мне такое предложение. Мы нашли его очень недурным,намного пожевали, но до конца не домыслили.
Итак,первый мой разговор с Маркитаном об эвакуации Балашова происходил у него на квартире.Немного поморщивши красивое,тонкое и спокойное лицо Маркитан вытянул больную ногу(у него было осложнение после сыпняка) и ровным хохлацким говорком стал высчитывать наши шансы. Он предполагал самое худшее. Отступление по ж.д. линиям Балашов-Таволжанка-Романовка будет несомненно отрезанным. Противник попытается захватить Таволжанку. То же случится и с линией Балашов-Камышин. Парторганизации придется отступать в пешем походном порядке через Козловку-Б.Грязнуху-Б.Мелик. Почти все его предположения потом оправдались. Противнику не удалось только перехватить Камышинскую ветку,по которой отступили тыловые части 9 армии.
Как быть с делами комитета партии? Оставить их в Балашове в надежном месте нам не представлялось возможным. И задним числом мы оказались потом правы. Винтовки и патроны,спущенные и закрытые перед отступлением в подвале Дома Коммунистов, были обнаружены белыми в первые же дни их пребывания в Балашове.
Очевидно,нашелся предатель. Эвакуировать архивы,весьма тяжелый и громоздкий груз тоже было опасным делом. А вдруг влопаемся! Ну, хорошо отгрыземся как-нибудь,отстреляемся,подадимся в сторону. Архив же вместе с остальным обозом может попасть в руки противника. Это значило подвергать риску жизнь сотен разбросанных по уезду коммунистов и их семей. Подобные соображения и заставили нас с Маркитаном придти к определенному решению:в случае спешного отступления архив сжечь и оставить только печати,списки коммунистов и денежные документы,которые можно унести в портфеле.
В комитете началась усиленная подготовка к разрушительной работе. Бумаги в архиве оказалось неимоверно много. Она лилась из шкафов, из ящиков, из столов. Мы набили ею несколько больших багажных корзин и ящиков. Бутылки с керосином готовы были по первому знаку опрокинуться в эту бумажную массу. Настроение в эти дни порывалось еще по временам прыгнуть вверх. Штаб 9 армии заверил нас, что Балашов будет оставлен не раньше,чем через неделю. Это было 29 июня. К вечеру 30 разразилась катастрофа. К 3-м часам дня 1го июля мы оставили город.
В последнюю неделю июня были попытки наладить планомерную работу. В упродкоме стала заседать эвакуационная комиссия,настоящий парламент,многолюдный,крикливый и совсем не деловой. Конечно,ничего из этого не вышло. Организационные связи были уже подточены общей неурядицей. Присмиревший было саботаж опять показал свою гнусную физиономию. В железнодорожном узле вдруг получились непреодолимые пробки. И в то же время оказалась колоссальная нехватка в вагонах и паровозах. Саботажническая волокита и предательский бюрократизм творили в эти дни форменные оргии. В результате многие миллионы золотых рублей достались бело-зеленым бандам. Спереди,сзади,кругом и даже внутри нас все враги,враги...

КАТАСТРОФА. ОТСТУПЛЕНИЕ.
Вечер 30го июня. Природа декорировалась специально для этого дня. Тяжелые,низкие тучи,душный ветер,пыль,чуть плотная от небольшого дождя,и от того особенно едкая и колючая.
На Саратовской улице,около летнего сада, меня встречает бледный и встревоженный комсомолец Ковтунов(теперь учится в военно-инженерной школе в Ленинграде)-Таволжанка взята зелеными. Реввоенсовет отдал приказ о срочной эвакуации. Комотряд сегодня выступает. 
По дороге зашел к Николаю Ивановичу Малашину(он работал в качестве помощника начальника иоарма 9). Николай Иванович тоже собирался и отчаянно ругался.
-Прозевали,прозевали,-и делал рубящий жест правой руки сверху вниз. К этому самому прозевали он присоединял другое словечко,сходное по смыслу,более яркое но не совсем цензурное. К кому оно относилось?Думается, что к нам,ко всем. И я в тон к своим не очень веселым мыслям стал вторить ему:"прое....,прое....,прое...."...
Из квартир,из казарм выбегали и выстраивались красноармейцы. Их,как потом выяснилось,была в это время в городе не одна тысяча.И никто в штабе 9 армии и пальцем о палец не ударил,чтобы из этого срочно удирающих команд сделать хоть что-нибудь похожее на боеспособную воинскую часть.
Красноармейцев в городе было много,но даже реввоенсовет 9 армии сильно сомневался,существует ли собственно говоря,в данный момент 9 армия.
Тучи придавили сверху Дом Коммунистов. Темнота безлунной,бесфонарной ночи разливалась черными ручьями,оставляя от зданий и людей только неясные бесформенные глыбы. Возле Дома Коммунистов и зд.б. Городского училища, где помещался Политотдел 9 армии,шла суетливая придушенная спешка. Приклады и копыта нарушали эту полутишину,звякая о плитки и асфальт тротуара. Перебегали торопливые и нервные огоньки собачьих ножек. Политотдел спешно грузился. Тяжелые фуры,заваленные всяким походным и канцелярским скарбом,кряхтя и охая, исчезали во мраке одна за другой.
Меня встретил Георгий Малашин. Он еще не верил, что на этот раз все кончено. По его мнению,должна же была существовать какая-нибудь твердая точка опоры в зыбучем песочке этой молчаливой,придавленной,всепоглощающей паники. В поисках такой точки мы направились в Увоенкомат(угол Московской и Въезжей,теперь там совпартшкола), где заседал штаб обороны во главе со сменившим уехавшего Ткаченко,Асеевым(бывшим гвардии полковником).
Там было темно,бестолково и опять таки суетливо. Штаб обороны уже не существовал. Кажется мелькнула на минуту высокая плечистая фигура,не то растерянного, не то равнодушного Асеева. Во всяком случае он не был нашей искомой твердой точкой. Малашин,кажется,убедился наконец в неизбежном. Мы вышли на улицу.
-Что нам делать с евреями?-спросил Малашин.
Он,должно быть,предчувствовал какие мерзкие сцены разыграются меньше чем через сутки на улицах Балашова. Ответа на свой вопрос он не получил,ибо положительного практического ответа не было.
Теперь я вижу,как здорово мы и на этот раз проморгали. Мы должны были взять заложниками всех этих,на другой день торжествовавших,балашовских купчиков,всех этих Семеновых,Гридневых,Глазовых,Пыхтуновых и прочих,и объявить,что за всякое бесчинство и насилие,творимое бело-зелеными,отвечают головой сами заложники. Чека вывела из города около 300 арестованных,но среди них,не было,пожалуй,ни одного,чья голова могла бы остановить казацкую шашку,занесенную над женой или отцом коммуниста или над евреем-беженцем. Купеческие киты остались преспокойно в городе,во всю самоуправлялись при белых и многие благоденствуют и по сию пору.
Из реввоенсовета армии приходили вести глухие и отрывочные.Для связи со штабом армии был инструктор политотдела,сутуловатый и угрюмый Степанов. Он важным мешком восседал на высокой лошади и все время уподоблялся валаамовой ослице до чудесного ниспослания ей человеческой речи. Со Степановым чуда не произошло. Он вскоре исчез,пробормотав за все время насколько нечленораздельных слов.
Наверху,в большом зале Дома Коммунистов было шумливее. Товарищи собирались,вооружались,навьючивались,выстраивались,потом опять почему-то расстраивались и развьючивались. Общий шум покрывался звонким и высоким голосом Гриши Щербакова.
Вооруженный до зубов,в длинной кавалерийской шинели,в странной фуражке с зеленым околышем и красным кантом,он учил товарищей,как избежать расстройства и паники при внезапном нападении врага.Живость Гришиной речи,его крепкие и соленые словечки здорово поддерживали настроение.
В то же время к столу протолкался высокий человек,с острой бородкой, с внушительным и самоуверенным выражением лица,в мягкой шляпе,в штатском пальто в белой рубашке с отложным широким воротником. Приятным и сильным голосом,поясняя свои слова движением стека по карте уезда он стал говорить о том,что положение вовсе не такое уже безнадежное. К нам движутся на подмогу новые свежие части. Помню он назвал отряд Петрова под Еланью. Высокий человек, на время прояснив настроение,исчез.
Это был Флеровский. Где он пропадал во время пребывания в Балашове белых,не знаю.Потом,в Саратове Егорова(тогдашний секретарь Губкома) и другие товарищи затрепали меня расспросами:
-Где Флеровский? Что слышно о Флеровском?
Часа в 2 ночи я отдал распоряжение Михаилу Чиркину, делопроизводителю Укома,приступить к уничтожению бумаг.
Архив вспыхнул ярким пламенем. Прилегающая к Дому Коммунистов улица осветилась и в колеблющемся неровном свете я увидел лица своих товарищей,бледные,истомленные бессонницей и ожиданием,но выражающие все ту же готовность стрелять и драться,драться и стрелять,отступать и наступать до конца,до конца...
В восемь часов утра 1го июля комотряд ушел через Козловку. В городе остались: Маркин,Цепушилов,Чиркин,Каряев,покойный Конобродский,Ишкин,прятавший оружие. Остался и я,потому что архив еще не догорел. После мутной и темной ночи утро пришло ясное и жаркое. Война дремала где то далеко за чертой горизонта.
Архив догорал. Мы уселись на крыльце Дома Коммунистов и,покуривая,ожидали подвод. Прискакал невозмутимый Маркитан верхом на великолепном коне. Он успел эвакуировать казенные деньги и кое-какие ценности. Теперь он изображал из себя комиссара при чрезвычайном коменданте обороны города,Граере,дряхлой развалине,назначенной реввоенсоветтом 9 армии. Самого реввоенсовета и след простыл.
Забежал Малашин,принес свежий номер балашовских Известий,последний номер,маленький листок на желтой оберточной бумаге. Вместе с газетой он принес полученную в редакции анонимку с угрозами по адресу редакторов Известий Малашина и Гельфанда за свирепые статьи против белозеленых. На клочке бумажки неумелой рукой были намалеваны смешные профили. Под одним подписано Малашин,под другим Гельфанд. Револьверы совершенно невероятных размеров упирались в наши лбы,и с боку к револьверам было примазано по руке,по корявой,с растопыренными пальцами,руке. Очевидно они должны были изображать руки мстителей.
Солнце быстро подтягивалось к полуденной точке небосвода.Из-за реки,из-за леса,со стороны Пинеровки или Зорек бухнул первый выстрел. Пулеметы и винтовки заработали быстрыми язычками.
Война проснулась.
Маркитан поскакал вверх по Московской улице. Он еще долго оставался в покинутом городе и ускакал под выстрелами. С пожарного двора прибыла подвода. Я обрубил топором телефонные провода в Доме Коммунистов,снял аппараты,не знаю для чего,погрузил их вместе с пищущими машинками на подводу. Мы двинулись к ст.Юго-Восточной ж.д.,где погрузился Политотдел 9 армии. Идти вслед за отрядом было опасно:дорога могла оказаться отрезанной,а отряд после четырехчасового перехода был уже далеко. Мы заковыляли по пыльным и жарким улицам. Каряев,Чиркин,несчастный,искалеченый Конобродский и я. Под мышкой я нес пухлый,брезентовый,засаленный портфель. Там были денежные документы,списки,печати-маленькие формальности свидетельствовавшие о существовании Балашовской организации РКП.

НАЗАД В БАЛАШОВ
Первую половину дня 1го июля отправлялись по Балашовско-Камышинской ветке бесконечные составы с военным и гражданским добром. Я пристроился к составу политотдела 9 армии. Этот состав ушел предпоследним,около половины третьего пополудни. В городе в это время уже гарцевали первые разъезды белых.
В первый же день после катастрофы,при отходе на Камышин,можно было заметить,как начинает собираться с силами далеко откатившаяся и разбитая армия. В сохранившихся частях отсекались наиболее дезорганизованные и деморализованные куски.Наиболее здоровые ядра укрупнялись,дополняя друг друга,сколачивались в свободные боевые единицы.В размягченном, разжиженном организме армии быстро вырастал новый крепкий костяк,о который разбивалась волна дальнейшего белозеленого натиска.
Вся эта работа протекала почти с стихийной лихорадочностью. Первого же июля, к вечеру части мироновской дивизии двинулись отбивать Балашов. Как известно,6го июля они на время захватили его,но 10 вновь оставили под давлением превосходящих сил противника.
Здесь обрывается день моих воспоминаний,непосредственно связанных с Балашовом и балашовской парторганизацией.Обстоятельства,указанные выше разъединили меня с организацией,которая все эти дни с 1го по 19е июля провела в Аркадаке. Я же через Самойловку-Баланду-Аткарск отправился в Саратов докладывать Губкому о положении дел.
Я вновь попал в Балашов вместе с т.Зайцевым и Ортиным 19го июля,на другой день после вторичного отхода белых. Мы доехали в летучке до Пинеровки. Дальше ж.д. путь был неисправен,ж.д. мост-поврежден взрывом. Двинулись лесом. Здесь недавно прошел артиллерийский бой. Исковерканные,расщепленные,срезанные деревья на каждом шагу свидетельствовали о том,что дело тут было нешуточное. Там и здесь мы натыкались на вагонные колеса и оси,шпалы и куски рельс. Все это было скручено,смято и переброшено с того берега какой-то чудовищной силой: последствия взрыва двух вагонов с пироксилином около бывшей арзамасцевой мельницы.
Балашов.Грязь и сырость после дождя. В улицах пустота и тоска. Редкие прохожие шарахаются от меня как от призрака. Оказывается,что по слухам я был убит белозелеными и притом не менее,чем в дюжине различных пунктов(и за Мачей,и на вокзале и т.д.)и все различными способами. По дороге попадаются уцелевшие евреи,от которых получаю первые сведения о погроме. История этого погрома не имеется до сих пор даже в актах,протоколах и других официальных документах.