Это фотография из книги В.В.Смотрова и О.В.Смотрова «Балашовское Прихоперье в годы гражданской войны (1918-1921)». Экспонируется она и в городском музее. На ней члены Укома (уездного комитета) РКП(б). Первый слева стоит Белов... За ним Авраменко, Шарапин, Яковлев, Лагуткин, Ращепкин, а сидят – Быстров, Васильев, А.Жагар, Черняк, Б.Рейнер и Г.Веденяпин. Снимок 1920 года.
Подтверждает это и документ из городского архива (Ф.39, оп.1, д, 136, л.147), опубликованный в книге «Балашов уездный город» (стр.158) изданной в 1997 году под редакцией В.В.Мещерякова и группы авторов.
В нем сказано, что 3 августа 1920 года «принято решение о распределении обязанностей среди членов УИКа: председатель – Жагар, зам. – Васильев, отдел управления – Черняк, для связи с укомпартом – Лиде, земотдел – Шарапин, отдел труда – Винокуров, секретарь УИКа – Лилиант,  военкомат – Габузов, уотнароб – Козьмин, юстиция Шеметов, комхоз – Романов, усовхоз Лагуткин, уотздрав – Рощепкин, редактор – Малинин, УФО – Елисеев, УСНХ – Белов...
Не все перечисленные лица находятся на фотографии из музея, но несомненно, что документ и снимок одного времени. Вот только, кто этот Белов? Можно предположить, что по типу лица, высокому лбу и прическе он имеет отношение к семье отца. Но для старшего брата, 1905 года рождения, не подходит по возрасту. Если это мой дедушка, 1880 г. рождения, то ему должно быть около 40 лет, что тоже вызывает сомнение. Может быть четвертый брат отца, о котором я ничего не знаю? Или это Дмитрий Прокопьевич Белов бывший член Городской Думы? Но и такая версия, судя по простой одежде, сомнительна. Остается еще отец Чуки Белова, который работал смазчиком на железной дороге. Но ответить на эти вопросы я мог бы, зная имя и отчество изображенного на снимке, которое, к сожалению, не известно...
О том, что Белов, на этой фотографии, имеет какое-то отношение к семье отца, подсказывает и стоящий рядом с ним Авраменко. Не тот ли это Абраменко, который был приглашен понятым вместе с Петром Беловым  при обыске в квартире Алексея Анщипина? Если предположить, что в «деле Негодяева» допущена ошибка и фамилия Авраменко написана через букву «б». Ведь уровень грамотности в то время был не очень высокий.
Так же и Лагуткин, стоящий вторым справа, мог быть Николаем Лагутиным. Агентом УРО (в 1928 г.), который задержал Вишнякова и Чуку Белова.
Но это, конечно, лишь предположение...   

Колька Король

Н.Ивановский в книге «Было, да быльем поросло...», от имени заключенного Дмитрия Бушуева, рассказывает о лагерных буднях, уже в послевоенные годы. Есть у него строчки, которые не могли меня не заинтересовать:
-  В нашей бригаде есть Колька Король. Судился по уголовщине, а сюда попал за анекдоты. Колька всегда и всем улыбается, заостренное лицо с цепкими глазками, опущенные веки, с крупными морщинами у рта, его старят, но стоит ему из своей непутевой жизни что-нибудь рассказать, как он молодеет и преображается:
- Так, значит, заходим мы в магазин мебельный, - Колька в нижней рубашке делает жест рукой, как бы поправляя на шее галстук, - нас четверо. Я подхожу к молоденькой продавщице с кудряшками. - Колька вскидывает гордо голову, похожую на дыню, и, полузакрыв глаза, говорит шепотом: - Королева! Когда у вас обед? - Через полчаса, король! Это наш пароль – «королева».  - А вы не продадите нам вон тот шкаф? У королевы волнующие бедра... - Колька оттягивает штанины ватных брюк в стороны, как юбку, изображая идущую королеву. - Она подходит к шкафу: «Этот?» - «Ну, да!» - разеваю я пасть. А в мою пасть только галушки класть. «А ключик не дашь? Посмотреть, что там внутри?» У королевы волнующие бедра... Приносит ключик. Открываю шкаф и говорю одному из наших: «Брысь!» Он быстро в шкаф, а я его будто на ключик... Подхожу к ней: «Спасибо, симпомпончик! Считайте, ваш шкаф - наш! После обеда заберем - наколите чек». Симпомпончик фиксой золотой сверкает, улыбается... Из магазина выходим втроем. Пасемся на перекрестке, ловим грузовую... Смотрю на свои швейцарские - пять минут осталось, а грузовой - ни одной! И вдруг подворачивается самосвал! Я - на подножку: «Слушай, кореш, выручай! Жена замуж выходит - подвези шкаф?!» Симпомпончик золотой фиксой сверкает, улыбается... Открывает двери. Вваливаемся. Ну, думаю, порядочек! За прилавком и в кассе - ни души! Жуют! Мы к шкафу - и на ключик и вместе с «живым трупом» его за борт самосвала... и ходу! Сижу в кабине. Из переулка в переулок ныряем... - Колька делает перед собой зигзагообразное движение рукой, как они ныряют. - Вдруг стучат по кабине. «Стой, паря, приехали», - говорю. Мои напарники выпрыгнули на тротуар. «Что, выгружать будя?» - спрашивает шофер. «Да нет, дуй домой», - говорю ему. – «А шкаф?» - «На память возьми, дарю тебе, я - король!» У шоферюги глаза навыкате... Мы идем по тротуару, а он сзади едет за нами и умоляет: «Братцы! Я в общаге живу. На черта лысого мне шкаф?» - «А мы на Волге живем, под лодкой», - травит один из нас, тот, что был в шкафу. Я вижу: шофер свирепеет... Мы в подворотню и проходным двором на другую улицу. Шофер как загудит... Остановились. За грудь держусь – «буксы горят». Спрашиваю у этого самого «брысь», сколько взял? Он вытаскивает гроши. «Что это?!» - кричу я. Деньги-то знакомые - все пятерки... Выходит, мы свои же свистнули! Я за живот и - гоготать. Кореша поотскакивали от меня, как бублики! Ну, думаю, поганка королева, не предупредила, что касса-то пустая... Потом встречался с ней на блатхате. Липла к одному фраеру. Все пела песенку: «Выпущу колечко или челочку, брови и ресницы подведу...» Спрашиваю ее, бухую, мол, что ты, такая-сякая? «Да пошли вы все на хутор бабочек ловить!» Фраер от нее уходил, вот она и злилась, - закончил Колька.
                                                      ***
Детских фотографий моего отца не сохранилось. Самый ранний снимок был сделан, когда ему исполнилось 16 лет. На нем он стоит, держа в руке книгу, вместе со своим другом Колькой Королем. На его лице еще нет отпечатка времени и в глазах  блуждают какие-то несбывшиеся мечты. Ведь будь все по-другому, и жизнь его могла сложиться иначе...
Найдя в Интернете книгу Н.Ивинского и прочтя о Кольке Короле, я, конечно, мог предположить, что он пишет о друге отца, зная, что у него было криминальное прошлое. Казалось, много было и похожего, если сравнивать с фотографией сделанной в 1926 году. Даже то, что в тексте упоминается Волга, а не Хопер, можно было как-то объяснить. Эти события могли происходить и в Саратове. Ведь я не знал, где он в те годы занимался своим «промыслом». Уж очень заманчиво было совпавшее сочетание имени и прозвища. Если только автор  книги не выдумал его, и образ этот вымышленный или собирательный...
С первых дней своего приезда в Балашов, я пытался найти хоть какие-то сведения о друге юности отца, возможно, родственников или потомков.  Но знал я о нем совсем немного. В общем-то, ничего. Ни отчества, ни фамилии... Не ясно было, от чего произошло это прозвище. Была ли его фамилия Король или Королев, давшая сокращенный вариант. А может быть вообще, эта кличка имела иное происхождение. Конечно, я просмотрел телефонный справочник. Но фамилии эти были не редкостью в городе. Пробовал  звонить по некоторым номерам, ходил по адресам, но, в общем-то, безуспешно. В архивных документах тоже не попадалось никаких сведений. Потеряв уже всякую надежду, решил обратиться в похоронное бюро, или, как это здесь называлось, «ритуальные услуги».  Находилось оно на берегу Хопра, за единственной в городе действующей церковью, переделанной, путем добавления куполов, из молельного дома баптистов. В конторе, которая размещалась на втором этаже  небольшого здания, посреди двора, мне сказали, что книги записей умерших находятся... в магазине, этажом ниже. Странно было, конечно, что столь важные документы хранятся  рядом с гробами и венками, подвергаясь разным случайностям. Но не мне было это решать. Главное, что за скромную плату я мог их пролистать.
Папа рассказывал, что когда последний раз, в 1959 году,  был в Балашове, разыскал Кольку Короля, но, зайдя в дом, не сразу его узнал. У окна сидел седой старик... А ведь ему тогда не было и пятидесяти. Так сказались на нем тюрьмы и лагеря, подорвав здоровье. А не виделись они, наверное, больше двадцати лет. Поэтому я и решил поискать сведения о нем в книге записей умерших, начиная с конца 1950-х годов, не надеясь найти его среди долгожителей.
    И вот мелькнула нужная запись, с уже знакомой фамилией: «Королев Николай Андреевич – 55 лет, умер 11 мая 1963 года». Умерший Королев был на два года старше отца, и утверждать, что я на верном пути было сложно. Это еще нужно было проверить. В книге был указан и его адрес, и место на кладбище. Правда, адрес был уж очень далеко от центра, в Козловке. Но возможно он жил там в последние годы у кого-то из родственников. Делать было нечего, и я сел на автобус, который, петляя и спускаясь в овраги, привез меня в Козловку, которая давно уже стала частью города. Мне нужно было найти улицу Северную и дом под №178, но это оказалось не просто. Улица, конечно, была, но нумерация на ней не раз менялась. Ее то переименовывали, (до1958 года она была Пролетарской), то соединяли с другой улицей, добавляя номера и начиная новый счет.
Наконец был найден предполагаемый дом, но женщина, занимавшая часть дома, и две  старушки, которые в нем жили, о таком соседе не слышали. Одна из них, которой было уже за восемьдесят, работала прежде на почте, но и она ничего не знала о Королеве. Не было о нем сведений и в домовой книге. Объяснить я это ничем не мог и, пройдя еще раз по улице,  так ничего и не выяснив, решил отказаться от безуспешных поисков.
Возвращался я пешком, спустившись к Хопру по Советской улице через овраг, заваленный мусором. Ближе к центру, на завалинке у дома увидел пожилого мужчину, к которому решил  обратиться с вопросом, да и просто поговорить...   Было ему за семьдесят. Он помнил многих жителей
старого Балашова и рассказал, что возле седьмой мельницы жил Юрка Король, который после войны сидел, за найденный у него наган и, вернувшись, вскоре умер от чахотки. Фамилия его была Королев, что подтверждало мою версию происхождения этого прозвища. Как  оказалось, встречается оно в Балашове и сегодня. Я, конечно, поспешил по

указанному им адресу, но без особого результата. Долго рассказывать, как я искал родственников этого Королева, встречался со многими людьми. И все же оказалось, что Юрка Король не имеет отношение к моим поискам.

Я ничего не знал о друге юности  отца. Он об этом никогда не рассказывал. Ясно было, что он отбывал наказание. Но дело его в архиве не оказалось. Наверное, там могли быть описаны какие-то эпизоды из его жизни.
Об одном случае рассказала мне младшая из сестер.  Мама ее, в то время уже знакомая с моим отцом, возвращалась поздно вечером  с работы и ее  остановили трое грабителей, и предложили снять пальто. А одевалась она хорошо. Но начиналась гроза, сверкнула молния и осветила лицо главаря шайки, и она его узнала. Смутившись, он приказал не трогать ее и отпустить.
Это был Колька Король.
                                                 
                                               ***
Я все же решил  сходить на  городское кладбище, которое находилось далеко за городом, не особенно надеясь, что там  могла сохраниться  фотография на памятнике, какая-то надпись,  да и сама могила.
Захоронения последних лет занимали среди старых надгробий  каждое свободное место. Их перестали делать  лишь недавно, когда под кладбище выделили рядом еще один участок. Несколько раз, проходя по ряду и сбиваясь со счета, я остановился перед небольшим возвышением с остатками сломанного креста. Надписи  на табличке не было видно. Ее несколько раз перекрашивали, и краска давно облупилась. Прежде чем уйти, я положил собранные по дороге полевые цветы на выжженный солнцем холмик.
Не знаю, была ли это могила человека, которого я искал...

Чибрики

Ярмарка в Балашове проходила два раза в год – Троицкая, 4 декабря, и Ильинская, 2 августа, которая продолжалась пять дней. На ярмарочной площади строились балаганы, устраивались карусели, показывали представления фокусники, и конечно в таком скоплении народа, приезжавшего из окрестных деревень, шныряли карманники, промышляли воры и надували простодушных обывателей аферисты. Газеты тех лет пестрят сообщениями о различных происшествиях.
Папа вспоминал, как мальчишками они крутили вручную карусель, чтобы потом бесплатно прокатиться, о различных аферах, «куклах» и тому подобном, когда доверчивый покупатель находил в свертке вместо купленных брюк, только  одну штанину и т.д.
Многие подробности  стерлись из моей памяти, поэтому воспоминания Петра Андреевича Малиновкина были бесценны для меня, тем более, что они касались и моего отца.
Петр Андреевич рассказывал, что в конце 20-х годов, когда ликвидировали частную торговлю, многие дети нэпманов остались без дела и промышляли воровством. Колька Афанасьев, у него была кличка Федор Иванович, (так звали его отца), стал карманником. Их раскулачили. До этого у них была лавочка со скобяным товаром. Он выходил на базар в большой рубахе, «толстовке», и из под полы лазил по карманам. Воровал, после ликвидации чайной торговли, и Колька Ерема. Потом начали лазить по домам. У кого курей утащат, у кого поросят... Жрать то хочется, - говорил Петр Андреевич, - а работы нет.
Тяжелое было время.
- Слышал, что и папа ваш с дружками лазили к Дедовым и в кладовой, во дворе, сбили замок и поджились окороками, колбасами, сырами. (Дом Дедова не сохранился. Его сломали и на этом месте построили многоэтажку по улице Гагарина).
Видимо об этом случае рассказывал мне и отец, говоря, что рядом, на улице, были дома нэпманов.          У одного колбасная торговля, у другого кондитерская... И они мальчишками как-то забрались в кладовую, где под потолком висели колбасы, окорока... но выглядело это, с его слов, как «шалость», будто лазили в чужой сад за яблоками. Да и Петр Андреевич, прежде не слышал, чтобы отец был замешан в какой-либо краже и вором его не считал.  Поэтому его и удивило, когда однажды на ярмарке он встретил Женьку Белова, говорившего с Шуркой Будариным, у которого была совсем другая репутация. Он «командовал» в районе сельхозтехникума, юго-восточных товарных лесных складов и чугунолитейного завода Назарова. Как-то он принес с ярмарки с десяток новых вил и граблей, которые видно украл в какой-то лавке, и всем предлагал у него купить. Петр Андреевич вспоминал:
- Была ярмарка, кажется Ильинская. Хожу по ярмарке, гляжу балаганы, «чибричная», где чибрики пекли,  (кусочки теста, раскатанные и жаренные в масле). А за столом ваш отец и Бударин Шурка, а вокруг «соперники» такого же возраста, с той и с другой стороны. Пьют пиво, едят чибрики. Думаю – «Енька с Будариным смахнулся».
                                                     
                                                           ***

Чибрики оказались вкусными и, по нашим временам, вполне доступными. Приехав домой, я решил их приготовить, тонко раскатав тесто, и получив ни с чем не сравнимое удовольствие, запивая купленным по этому поводу пивом.
Может и в Балашове они вновь появятся, как и много лет назад.

Кража со взломом

В 10 часов вечера 19 декабря 1927 года в Балашове из магазина «Санитария и гигиена» через разбитое стекло витрины были похищены разные галантерейные товары и фотографические аппараты, всего на сумму 52 рубля 26 копеек. В тот же вечер из склада столовой коллектива безработных, путем взлома трех висячих замков, были похищены несколько бутылок пива. А на другой день, 20 декабря, днем из киоска гражданина Голенкова были украдены деньги и две пачки карандашей. Через некоторое время у гражданина Н.,  неизвестные, проникнув в дом через разбитое стекло и взломав замок на сундуке, похитили 10 рублей и... перчатки. Вскоре было установлено, что все эти  кражи  были совершены группой подростков, возглавлял которую Шурка Бударин, о котором я уже знал из рассказов Петра Андреевича Малиновкина. Помните чибрики и встречу на Ильинской ярмарке? Поэтому меня и заинтересовали найденные в архиве документы.
Из следственного дела: «Бударин Александр Петрович – 16 лет. Постоянного адреса не имеет, определенной профессии не имеет, принадлежит к преступному миру, воровством занимается, как профессией. Общие приметы: рост 1м 67см, цвет волос русый, брови тоже, глаза темно-серые. Особых примет нет».
Дали Шурке тогда 6 месяцев. Отбыл он наказание или нет неизвестно. Вместе с ним были  задержаны Еремин Александр, Азовцев Николай, Шандыбин Григорий, Павлов Вячеслав и Толмачев Тимофей. Было еще несколько малолетних подростков. Возможно, они и сидели в чибричной, года через два после этих событий, когда их видел Петр Андреевич Малиновкин.
Курый

Колька Буренин, по кличке «Курый»,* работал весовщиком на мельнице. У него не было обеих рук, еще в детстве, шести лет, он попал под поезд.
Тогда были тяжелые годы, – рассказывал Петр Андреевич, - паровозы чистили топки на станции, а дети, как только они тронутся, бегут выбирать несгоревший уголь. Однажды шел поезд, а сбоку болталась проволока и зацепилась Кольке за одежду. Его перевернуло раза два и бросило под колеса. Поезд остановился, но ему отдавило обе руки. Кисти болтались, как плети и их отрезали.
Его отец, Семен Иванович, до революции был мелким торговцем, работал приказчиком, а позже завскладом в «Красном Октябре», было такое торговое предприятие. Заведующий его, Куничкин, подделал документы, что у Колькиного отца не хватает 87 тысяч и у него конфисковали и продали дом. Но поговаривали, что у Семена Ивановича было припрятано золото. Во время первой мировой войны он ездил в Камышин, где добывали соль, и возил в Москву продавать. На эти деньги он снова построил дом.
В лесу, за вокзалом, было одно место, которое облюбовала молодежь. Здесь купались в озере, а рядом на поляне играли в карты. И Колька Буренин проиграл только построенный новый дом. А ему шепнули про партнера: - Эй ты, ворон, он же шельмует. Колька, не раздумывая, схватил своими культями кирпич и сопернику по голове. И расколол ему череп. Все разбежались, а он завалил его сухой травой и ушел.
А через два – три дня  пришли опять на поляну играть в карты. Один из игроков смотрит, кто-то лежит в траве и  сапоги торчат. А ему говорят: - Да вытряхни его. Была такая шутка: - Ванька! Тулуп нашел. – В нем же человек. – Да вытряхни его.
Жил Колька на Нижне-Коммунистической. Сейчас это улица Ревякина, а раньше называлась Чечеринская. Там протекает река Чечера. Сидел он на Воркуте и был завскладом. Когда вернулся, рассказывал, что у него там работала жена Калинина.** Когда Калинин  умер, ее вызвали, приодели, сделали прическу и отправили на самолете в Москву на похороны. А через неделю вернули обратно. Сталин сказал: - Советские законы незыблемы, если дали 10 лет, сиди.

*Курый – каурый,   в старину это «светло гнедой», так говорили о  масти  лошади (сравните – белокурый). В этимологическом словаре есть еще одно объяснение – кауриться, значит мрачно смотреть, которое, наверное, больше подходит для объяснения клички Николая Буренина.
**Екатерина Ивановна Калинина, урожденная Лорберг, (1882-1960), была арестована 25 октября 1938 г. Осуждена на 15 лет ИТЛ и 5 лет поражения в правах. Находилась в Устьвымлаге НКВД. Лев Разгон, который встречался с ней в лагере в книге «Непридуманное» (библиотека «Огонька». 1988 г.) пишет: «Сидела она тяжело. У нее в формуляре была, чуть ли не половина уголовного кодекса, включая и самое страшное – статью 58-8 – террор. Формуляр ее был перекрещен, что означало – она никогда не может быть расконвоирована и должна использоваться только на общих тяжелых подконвойных работах». Он указывает и место ее заключения – лагерь Комендантский, вблизи поселка Вожаель (Коми ССР). Сюда приезжали к ней на свидание дочери и тогда ей выделяли в поселке комнату, обставляя ее мебелью и  коврами, и разрешали жить там 3 дня. Может быть, это и послужило основанием для легенды. О.В.Ивинская так же пишет в книге «В плену времени» (М.1992 г.): «В конце концов, не только я ... Даже законная жена «всесоюзного старосты» М.И.Калинина тоже сидела в лагере, и, как говорят, милостиво отпущенная на похороны мужа, была снова водворена за решетку». Но по официальным источникам  Екатерина Ивановна, которой было уже 63 года, была помилована Сталиным 11 июня 1945 года, как он и обещал Калинину, после Победы. Но этому предшествовали 2 ее письма, с просьбой о помиловании, признанием своей «вины» и раскаянием.   Жила она под Москвой у своей дочери, не появляясь в Кремле. Но, действительно, после смерти Калинина, в июле 1946 года, шла за его гробом... рядом со Сталиным. Эти фотографии были опубликованы в газетах,  что, видимо, и породило легенду,  рассказанную Курым, хотя не исключено, что он мог с ней встречаться в лагере, который был не так уж далеко от Воркуты.

Детприемник

В 1920-е годы в доме купца Богатырева находился детприемник, который доставлял много хлопот окрестным жителям. В этом районе опасно было появляться вечером, часто случались грабежи и драки с местными подростками. Петр Андреевич Малиновкин рассказывал, как его друг Колька Падловский однажды шел поздно вечером возле дома Богатырева и его остановила ватага из детприемника с известным у них вожаком по кличке «Москва». На окрик: «Стой!», он остановился. На нем  было приличное пальто, и вожак скомандовал: - Сымай пальто, а то пристрелю! Колька подчинился, а Москва, одев его пальто, кинул ему свое старое, видно снятое с кого-то раньше.
Чертыхаясь, Колька возвращался домой, говоря самому себе, больше для успокоения: - Завтра пойду к начальнику уголовного розыска. Пусть уберут  приемник.  Приходит домой, снимает пальто, а в кармане тысячи полторы денег. Видимо, перед ним кого-то ограбили и в спешке, главарь шайки про них забыл.

Петр Андреевич продолжал: - Колька Падловский был сильный парень. Я и спрашиваю его:  - Чего ж ты не кинулся на них? На что он ответил: - Куда там. Разорвут на куски .
Вспомнил он еще один случай. Шел как-то вечером Неудахин Михаил.  На него так же напали и приказали раздеваться, но он полез в карман пальто, а там был нюхательный табак и... в глаза им. Потом убежал.
Рассказывая об этом, Петр Андреевич как бы сочувствовал не только потерпевшим, но и грабителям. Он говорил: - они стали ворами, потому что жрать нечего было. Они бросали семьи, бежали из дома, их ловили и сажали в приемник. А когда его ликвидировали и их выселили, нашли на чердаке целый мешок облигаций  по 40-20 рублей.

Палач

Моему отцу было 9 лет, когда в Балашове 7 октября 1919 года проходил суд над командармом Ф.К.Мироновым. Правда, он об этом никогда не рассказывал. В книге «Миронов» из серии ЖЗЛ, ее автор Е.Ф. Лосев писал: «Живой свидетель – ординарец командарма, Иван Львович Миронов (его однофамилец) вспоминает о тех тревожно-страшных днях:
- О Балашове помню, как нынче это было... Сидел Миронов в одиночке. После суда Филипп Козьмич попросил стражу побыть со всеми вместе. Сидим, носы повесили... Тюрьма над Хопром. Ночь. «Когда расстреливают?» - «На рассвете». Полночь... Загремели засовы. «Кто Миронов?» - «Я». – «Выходи!» Повели Миронова. Сидим, слушаем, ждем выстрела...  Прошло, может быть, пять... десять... пятнадцать минут... Снова гремят засовы – входит Миронов, в руках какая-то бумага... помиловали...»Тогда его миновала пуля палача, чтобы настигнуть 2 апреля 1921 года. Только стрелял в него уже часовой с вышки, когда его вывели на прогулку во двор московской Бутырки.

Е.Ф. Лосев, написавший книгу о знаменитом командарме, возможно, никогда не был в Балашове и, наверное, по этому не верно расставил знаки препинания в воспоминаниях ординарца Миронова. Скорее всего, фразу - «Тюрьма над Хопром. Ночь», нужно читать иначе – «Тюрьма. Над Хопром ночь». Правда, другие авторы, пишущие о Балашове и не раз цитировавшие этот отрывок,  считают, что Лосев, видимо, ошибся, приняв за Хопер его приток Чечеру, который протекал вблизи тюрьмы, но высох уже в тридцатые годы. 
Тюрьма находилась на окраине города. Ее большое серое здание мрачно возвышалось над одноэтажными постройками. Мне говорили, что за всю ее историю из нее никто еще не убегал. Рассказывали о толстых бетонных полах, страшных карцерах и коридорах...
Когда в 1970-е годы делали ее ремонт, пригласили специалистов из проектно-сметной конторы. Но женщин внутрь не пустили. В сопровождении двух милиционеров, мог пройти только начальник конторы Лев Павлович Будилович, который умер лет 10 назад. Он рассказывал одним моим знакомым, что вместе с милиционерами (или охранниками), ходил обмерял камеры. Говорил об очень жутком впечатлении от всего этого, о страшных одиночках  и подвалах, где был глухой коридор, в котором исполняли приговоры. Заводили обреченного в коридор, он шел впереди, а сзади палач стрелял неожиданно ему в затылок...
Знакомые рассказали мне, что палач, исполнявший приговоры, в начале 1980-х годов, жил с ними в одном подъезде. Никто не знал, чем он занимается. Уходил, как и все на работу и также возвращался домой. Страшный был человек, нелюдимый, неразговорчивый... Был он щупленький, в звании капитана и похож на Ежова. Часто избивал свою жену, издевался над ней. Жил в коммуналке, по соседству со старушкой, 1912 года рождения, которая давно уже умерла. Она и проговорилась, что его жена ей рассказывала, о том, что он палач, приводит в исполнение приговоры и избивает ее, зная все методы, чтобы не оставлять следов...
Потом он уехал из этого дома.

   Как-то вечером, я решился сходить к тюрьме, чтобы сделать фотографию для книги. Признаться жутковато было, когда  поднимался по улице, и до страшного здания оставалось лишь несколько метров. Это был необъяснимый  страх, который невольно испытываешь возле  забора с колючей проволокой. Я вышел на дорогу, которая отделяла старые жилые постройки от  тюрьмы. Наверное, это выглядело нелепо. Повернув направо, увидел группу офицеров внутренних войск, которые о чем-то говорили, видимо прощаясь после работы. Слева двое часовых солдат стояли у входа в серое здание. На меня никто не обратил внимания и,  потоптавшись, я повернул обратно. Зайдя за ближайший дом, я все же сделал фотографию «на память». И представил, как это все выглядит со стороны. Меня ведь могли  и задержать. Мало ли зачем, какой-то подозрительный субъект фотографирует тюрьму. Может быть для подготовки побега... Но, слава богу, все обошлось, и моя глупая затея не принесла мне неприятностей.
Возвращался я по улице, заросшей бурьяном,  которая спускалась к Хопру. Какие-то ребятишки палили костер, кто-то  пилил дрова за забором. Люди жили каждый своей жизнью, не обращая внимания на мрачное соседство. Человек ко всему привыкает...
По этой улице, 7 октября 1919 года, после приговора суда,  возвращался под конвоем  в камеру №19  Миронов. Вели когда-то по ней и ребят после драки в ночлежке. Шел среди них и мой отец. А здесь, в низине, где был раньше мост, лежал убитый милиционером Тимохиным при попытке бегства Григоров Валька по кличке Лысый, «ожидая» приезда прокурора...

Большой, как солнце...

В последний вечер я, наконец, выбрался в гости к своему племяннику, сыну сестры, который приглашал меня уже не раз. А теперь был и повод – утром я уезжал, и мы решили отметить отъезд. Жил он в новом доме с немыслимым количеством этажей, кажется на десятом. Пока готовили к столу, я вышел на балкон и впервые увидел город с высоты птичьего полета. Он необозримо простирался подо мной, до Хопра и дальше, сливаясь с лесными далями. «Большой, как солнце Балашов», как образно сказал о нем Борис Пастернак, прощался со мной, пытаясь предстать во всей красе.
А солнце опускалось все ниже, прячась в облаках. С неба срывались мелкие капли дождя, сверкая в золотистых лучах.
С восхищением и грустью смотрел я на эту исчезающую картину, которая таяла в серой дымке и опускалась в темноту, чтобы остаться в моей памяти навсегда...
Возвращались мы уже поздно вечером, по темной улице, где вросли в землю старые дома и мерещились какие-то тени. Казалось, что сейчас разорвет тишину задиристая гармошка и хриплый голос загорланит «Бреевскую». Вспомнились старые ступени к Хопру, аллея городского сада, Тишка Лопоухий, Лева Куцый, Горчак, Курый, Блоха, убийство Камских, чибрики, Фогель, развалины собора, драка на мосту, цветы на месте дома, где жил отец, его лицо на старой фотографии, красивое и волевое, в неполные девятнадцать лет, и слова, сказанные им когда-то: - Время было такое...
Об этом времени и о нем я и хотел рассказать.

                                                        ***

Утром я сел в поезд, простившись с близкими и с Балашовом. За окном мелькнул перрон и здание вокзала. Последнее, что я видел – была огромная серая глыба тюрьмы, в отдалении, на пригорке. Но и она вскоре исчезла за ближайшим холмом.
Я смотрел в мутное стекло, думая об отце и вспоминая все, что узнал за эти несколько дней, под нарастающий стук колес...