2

    Лева Куцый

Лева жил на углу Ильинской и Саратовской улиц (Володарского и Луначарского). Как-то утром, осенью 1929 года, он вышел из своего дома и пошел на Троицкий рынок...
Дальше я предоставляю слово Петру Андреевичу Малиновкину. Иначе рассказ будет не столь колоритным...
«Дошел он до казначейства, где сейчас городской музей, глядит стоят санки, хорошие, (осень была ранняя и уже выпал снег), а в них вороной жеребчик. Из казначейства выходят двое, садятся в санки, бросают на сидение портфель и трогают.
Лева думает: – Катнусь.
Прицепился и стоит сзади.
Доехали до улицы Московской (Ленина) и магазина Давыдова, где находилась ЦРК (центральная райкооперация), вышли и пошли... А портфель оставили. Лева постоял, видит, никого нет, взял портфель и был таков.
Пошел он по улице Въезжей (Пугачева), дошел до Фокиных домов, забрался во флигель, открыл портфель и... ужаснулся.
Там было 4 пачки белых червонцев – 4000 рублей. Он рвет одну пачку и рассовывает деньги по карманам. Потом пришел в ночлежку, которая была в доме Камских на улице Архангельской (Коммунистической), а портфель «заначил» (спрятал). Смотрит, играют в карты. Он сел и говорит: - Сколько в банке? Бью по всем.
Все вытянулись и смотрят: - откуда у Левы Куцего деньги? Вытянули шеи, подошли.
Лева берет одну, вторую карту – перебор. Вынимает пачку  червонцев. Все снова: - Откуда? Думают: - Базарный день, наверное, какой-то крестьянин корову продал, а он «наколол» (украл деньги). Лева важно встал и перешел к другому кругу, где уже играли по более крупному, и говорит: - Дайте мне карты, сколько есть, бью по всем. Все опять поднялись, смотрят. Лева глянул на карты – 14 очков, взял 10, 24 – перебор... Стучит (закрываю банк)...
А там был мальчишка, лет 12-13, на посылке воров и жуликов. Пошлют его за хлебом, пивом, калачами... И мальчишка этот шепнул Леве про напарника: - Следи, он шельмует карты. Тот, что играл с Левой, услышал и мальчишке в зубы. И человек восемь детдомовских на него кинулись. Мальчишка упал, кричит. За него бросились знакомые жулики в драку...
А Женька Белов сидел в углу и играл в «стос» (с кем-то вдвоем) – бита, дана... бита, дана...  Кидает он карты и кричит: - Прекратить бойню! Где там... Он как кинулся, то этого, то этого, как даст, даст... только скулы трещат.
Левка в это время смотался. А два друга, у которых он «помыл» (украл) портфель, заявили в милицию. Те сразу нагрянули в ночлежку, в самый разгар драки, и всех арестовали.
Когда их перетасовали, кого с кем, повели в тюрьму, человек 17-20. Дошли до моста. А Григоров Валька, по кличке «Лысый», прыг с моста и хотел забежать в туннель*. Милиционер выстрелил ему прямо в голову и застрелил. Милиционер этот (Тимохин) остался, чтобы зафиксировать, что застрелил при побеге, пока придет прокурор. Остальных привели в тюрьму и рассовали кого куда. Кто имел приводы за хулиганство в одну камеру, остальных в другую.
Женька Белов попал с Петькой Цекурилиным, по кличке «Горчак», младшим братом Гришки. На станции была избушка, где они жили. Отец их был стрелочник и у него пять сыновей и одна дочь.
Судили их за подрыв экономики. Сортировали, кто уже сидел, кто дрался с ножами... Водили на следствие всех в наручниках. Был там Кириленок Сашка, сутулый, горбатенький, по кличке «Горбатый». Он получил 10 лет. Потом мне рассказывал, что в окно тюрьмы, которая была недалеко от его дома, каждый день смотрел, как мать утром корову выгоняла. «Горчака» потом расстреляли. Кольку «Сизаря» тоже расстреляли, и еще одного. Был такой лохматенький, но имя его не помню...
«Сизарю» Петьке дали 15 лет. Он отсидел на Колыме приемщиком золота. Вернулся, совсем не изменился, как не сидел».
Петр Андреевич задумался и, вспомнив вновь про Женьку Белова, с юношеским  задором воскликнул: - Как он бил всех, как кувалдой...
Сам Петр Андреевич там не был, а историю эту, со всеми подробностями, слышал от  Левы Куцего, который часто играл с ним в волейбол и хоккей, и не раз приходил и рассказывал ему об этом происшествии.
Удивительно, как сохранилось все это в каком-то уголке его памяти и всплыло, во всех деталях, разбуженное моим приходом.
Я, конечно, открыв рот, слушал о своем папе, жадно запоминая и записывая каждое слово, признаться, с глухой болью и  грустью, что не могу уже спросить ни о чем его самого. Насколько был бы богаче и красочней рассказ о его жизни. Но это была бы уже другая книга, которой, к сожалению, не суждено появиться.
Когда я рассказал сестре обо всех этих событиях, она вспомнила, что хорошо знала Леву Куцего. Фамилия его была Щегольков. Он жил в том же доме, где и она с мамой и бабушкой, в доме, о котором говорил и Петр Андреевич. Он и сегодня стоит на углу улиц Володарского и Луначарской (Саратовской и Ильинской), против особняка купца Авдеева, где разместился военкомат. Только раньше он был рубленный, деревянный, еще не обложенный кирпичом. Левка даже сватался к ее тете и хотел на ней жениться. Жил он с матерью Пелагеей и сестрой Александрой в квартире напротив и, конечно, был хорошо знаком с отцом. Он был высокий, бритый, компанейский, играл на гитаре, пел блатные песни. По словам сестры, все время сидел по тюрьмам и умер от чахотки. Последний раз он вернулся в 1947 году, как и отец...
Воспоминания Петра Андреевича подтвердили уже слышанное мной прежде от сестры, что отец сидел тогда ни за что, заступившись за кого-то, как, в общем-то, и оказалось. Да и сам Петр Андреевич, еще при первой встрече, говорил, что слышал тогда о том, что Женьку Белова посадили, и сидел он «ни за что», «по указу Калинина», когда стали проводить чистку и собирать весь «подозрительный элемент». Хотя, как известно, «ни за что» у нас не сажают. Правда, именно за это сидели тогда очень многие.
Он рассказывал, что «ни за что» сидел и Колька Ерема, и Шурка Назаров. Вспоминал, что как-то они обули корову в чулки и, не оставляя следов, довели до калитки. Бывало, уведут корову, достанут из печи горячий ржаной хлеб, оденут ей на рога (они станут мягче) и повернут их в другую сторону. Хозяйка кинется искать, а у коровы рога не такие.
Ерему Кольку потом выпустили.
Бедовые были ребята, - вспоминает Петр Андреевич:
– Сажнев Николай, отчаянный хулиган, служил в авиационных войсках. На войне ему дали «пешку», П-12, пикирующий бомбардировщик. Он колонну немцев разгонял, прямо по головам колесами. Но погиб, попав в сетку, которая была под током...
Был еще Чука Белов, мальчишка 14-15 лет. Он угнал лошадь и тоже сидел. Дали ему 10 лет. Он имел какое-то отношение к вашему папе, - рассказывал Петр Андреевич. – Видел, как он стоял с ним на углу Троицкой и Саратовской, где он жил, а потом они пошли во двор. Отчаянный он был. Его везде ищут, а он в милиции в конюшне на сене спит. Сутки не выходил. Судили тогда человек шесть мальчишек, показательным судом в театре. Я приходил туда и думал:
- Кого вы судите? Детей голодных. Не от хорошей жизни пошли воровать.
В городском архиве сохранилась опись дел народного суда г. Балашова за 1928-1931 годы. Это своеобразная летопись того времени. Многие имена остались только на этих пожелтевших страницах. Но, к сожалению, из 2345 дел сохранилось лишь 175. Остальные были уничтожены в 1942, 1949 и 1957 годах. По слухам, их сжигали мешками в топке 7 мельзавода. В графе, против фамилии обвиняемых,  стояла краткая запись – «выбыло».
С надеждой я листал ветхую опись, «пробегая» глазами имена, фамилии, статьи, даты... Все ближе была осень 1929 года. В редкий день не заводилось 2-3 дела. И, наконец, 12 ноября 1929 года, дело № 12106 «По обвинению Белова Евгения Васильевича и других, в числе 6 человек, по статье 74 и 2 УК (за хулиганство). В этот день было заведено более 15 дел и обвинялось по разным статьям более 30 человек.
День, когда Лева Куцый «помыл» портфель, обрел реальную дату. По календарю удалось определить, что 12 ноября был вторник. Возможно, их забрали в воскресенье, 10 ноября, в «базарный день», как вспоминал Петр Андреевич.
Следствие по обвинению Евгения Белова и «других в числе 6 человек» было закончено под Новый год, в воскресенье, 28 декабря. Все это время, вместе со всеми,  он находился в городской тюрьме, как и 14 декабря, когда ему исполнилось 19 лет. Дальнейшие события и приговор мне неизвестны.
Дело не сохранилось...

* Мост этот, по рассказам Петра Андреевича, находился на перекрестке с нынешней улицей Гагарина, на спуске, в сторону вокзала. На плане Балашова 1910 года здесь виден овраг, позже засыпанный.

Богадельня

В первый же выходной я отправился на городской рынок, надеясь встретить там старушек, которые могли бы рассказать о прежнем Балашове или помочь найти тех, кто что-либо помнил. Пройдя мимо старой водонапорной башни, я вышел на улицу, которая вела к базарной площади. Вдоль нее, прямо на земле, разместились торгующие разным товаром, в основном старьем и всякой скобяной мелочью, а с другой стороны тянулась стена украшенная ярким замысловатым граффити. Новое поколение заявляло о себе броской надписью - «Балашов 2003 год», утверждая себя, как и их далекие предшественники.
Базар был обычный, даже большой для такого города. У входа,  толпились менялы, дальше – лотки, павильоны...  Вокруг грязь. В общем, как и везде. Удивило, что дети продавали учебники, но здесь к этому, давно привыкли. 
Надежды мои найти что-либо не оправдались. Я спрашивал у старушек о фотографиях дореволюционного Балашова, семейных альбомах, долгожителях... И только одна пожилая женщина подсказала, что ее сваха, Наташа, которой уже за 90 лет, живет на улице Коммунистической в доме №7,  рядом с 7 мельницей, там, где раньше была богадельня. У нее есть большая фотография Троицкого собора, да и помнит она о старой жизни много интересного.
Дом этот я нашел быстро. По какой-то иронии судьбы, это был тот самый дом, где в 20-е годы размещалась ночлежка и, где Лева Куцый проигрывал украденные деньги. Странное, конечно совпадение. Будто кто-то невидимый вел меня по старому Балашову, по пути поиска...
Дом вытянулся фасадом вдоль улицы. Занимали его несколько семей. Вход в нужную мне квартиру оказался в конце двора из маленькой пристройки. Хозяйка ее, Наталья Ивановна Бутенкова, родилась 29 августа 1911 года и была лишь на 8 месяцев младше моего отца.
Дверь открыл ее сын. Сама она сидела в маленькой комнате, худенькая, в пестром халатике, но бодрая и с хорошей памятью. Приняв меня за корреспондента газеты, она стала рассказывать о тяжелых условиях жизни в доме без удобств и ванной, и о своих проблемах, которые и правда вызывали участие и горькие мысли о нашем равнодушии к старикам, которых, перешагнувших девятый десяток, осталось не так уж много.*
Фотография Троицкого собора у нее и правда сохранилась, но была выцветшей, с пятнами от сырости и разводами. Тогда у меня еще не было других фотографий собора, которые я нашел позже, и Наталья Николаевна мне ее отдала, бережно вынув из рамы и смахнув пыль.
К сожалению, папу моего она не знала, да и в Балашов переехала уже перед войной. До этого жила в Залисянке, в 3 километрах от Самойловки. У ее деда, Матвея Беспалова, было трое сыновей и крепкое хозяйство – 12 лошадей и серый племенной жеребец в путах. Еще белые хотели его забрать. Деда раскулачили. Мать умерла в 1933 году от голода, а отец, Иван Матвеевич Беспалов, погиб в начале войны. В ее деревне и сегодня  есть «пруд Беспалова», который хранит в своем названии память про деда.
Она с удовольствием вспоминала частушки 30-х годов, которые напела мне еще звонким голосом:
«Активисты просят масла,
Трактористы молока,
А крестьяне отвечают –
Хрен сломался у быка».
А когда речь зашла про осиновые балки старого дома, я узнал, что осина не горит и оберегает от колдовства. И тут же зазвучало задорное четверостишье:
«Запалили мы осину,
Не горит без керосину,
Спичек надо без конца,
Гоп царица, гоп цаца».
Наталья Ивановна рассказала и мрачную историю этого дома, который до революции принадлежал богатому купцу Камскому. Мы как раз находились в комнате, где раньше, при прежних владельцах,  была спальня. (Возможно, тут и проходила игра в карты, когда Левка Куцый «помыл» портфель).  Здесь и произошли события, которые получили известность в Балашове и пересказываются в разных вариантах до сих пор. По одной версии, сюда ворвались красногвардейцы, по другой – бандиты.  Хозяев захватили врасплох, ночью. Начали пытать, требуя отдать деньги. Отрезали уши, носы и языки. Убили маленькую девочку. Забрали золото и всех зарубили – старика Камского, его жену, дочь и двух сыновей.  Уцелела лишь вторая дочь, которой не было тогда в городе. Позже она приезжала в Балашов.
История эта пересказывалась не раз, обрастая все новыми подробностями. Что здесь правда, что вымысел,  установить уже трудно.
И позже жителей не оставляли надежды найти спрятанные сокровища. Стены дома толстые, до 90 см, под ним подвалы, какие-то запутанные ходы с железными люками, как лабиринты. Сын Натальи Николаевны рассказывал, что еще мальчишкой лазил по этим ходам, привязанный на веревке, открывая железные дверки. А так же простукивали стены дома и поднимали полы в поисках золота.
Рядом, в то время, жил инвалид войны Воинов, у которого было пятеро детей, три мальчика и две девочки. С ними вместе, играя, облазили все чердаки и однажды случайно наткнулись в углу на какой-то сверток в голубой ткани, в котором  был осколок бомбы, набитый царскими ассигнациями. Они хорошо сохранились. Там оказалось 100 тысяч рублей. На старые деньги покупали у бабушек табак и леденцы. Рубли были похожи на послевоенные.
О Камском я прочел в одном из дореволюционных изданий, где оказалась и его фотография. Вот что о нем писалось еще при его жизни:  «Балашовский купец Дмитрий Павлович Камский уроженец г. Балашова, является крупным деятелем в торговом мире своего родного города. В настоящее время он состоит гласным городской думы и ктитором кладбищенской Успенской церкви. С 1894 по 1898 год он был Городским головой г. Балашова». («Галерея государственных, общественных и торгово-промышленных деятелей России». Издание в пользу  попечительных обществ, С.Петербург, 1916 г.).
Но в разных книгах по истории Балашова пишется, что погибли Камские в 1905 году. Не знаю насколько это верно.
О гибели Камских рассказывал и Петр Андреевич Малиновкин. Он говорил, что «старик и старуха Камские были убиты еще до революции. Бандиты взяли у них железный сейф и потащили в Туркину рощу, на берегу Туркина озера, но открыть не смогли. Утром его случайно нашли и заявили в полицию. А когда пришли к Камским домой, увидели, что они убиты и головы у них отрублены.

*    В следующий свой приезд в Балашов, придя в дом Камских, я узнал, что Наталья Ивановна Бутенкова получила квартиру, о которой давно мечтала, с ванной и со всеми удобствами, что было ей, конечно, крайне необходимо, и уже переехала на свое новое место жительства. Я мог только порадоваться за нее и пожелать ей  здоровья и долгих лет жизни.

Тетя Катя СССР

18 мая 1916 года дворянин Василий Михайлович  Дураков продал дворовое место на Преображенской улице – 45 Балашовскому мещанину Евгению Ивановичу Чичкину. В списке домовладельцев города Балашова, составленном в  1920 году, указано  несколько домов в этом районе на улице Преображенской принадлежавших Чичкиным  - Кириллу Ивановичу, Ивану Ивановичу, Евгению Ивановичу и их наследникам. По документам архива видно, что Чичкины занимались мелочной торговлей и имели лавки на Преображенской и Троицкой площади.
Петр Андреевич Малиновкин вспоминал, что по Преображенской улице, ныне Гагариной, по нечетной стороне, первый дом от угла М.Чечеринской улицы принадлежал рыбаку и матросу Иванову, во втором жил Бондаренко, бухгалтер, работавший на элеваторе, третий дом был Волкова, а четвертый, под №45, принадлежал Чичкину. Рассказывал, что когда он учился в 6 классе, им дали задание препарировать птиц. Вот он с мальчишками  и обратился к Чичкину, который жил от него по соседству через огород:
- Убей нам ворону или грача, изучать потроха.
Тот взял ружье и прицелился в птиц, которые сидели на высоком вязе. Первым выстрелом промазал, а вторым убил ворону. Счастливые ребятишки понесли ее в школу «анатомировать». Учительница по зоологии Евгения Малаховна  была молодая, «черненькая, веселая, симпатичная», только в 1916 году она закончила гимназию. Географию преподавала «тетя Катя СССР», а русский язык и литературу Вера Викторовна. Как-то Петр Андреевич списал из журнала стихи, которые ей понравились, и она оставила их себе на память. Директор школы Аметиров был известный языковед. Он даже написал книгу о русском языке, в которой утверждал, что русского мата нет, а все эти слова – сволочь, стерва  и т.д.  пришли к нам из татарского языка. Потом он стал доцентом в Тамбове и был награжден Сталиным Орденом Ленина.
В школе, о которой рассказывал Петр Андреевич, учился и мой отец. До революции в ней была женская гимназия.
А дом, построенный Чичкиным на «дворовом месте», купленном у дворянина Василия Михайловича Дуракова интересен для меня тем, что в нем, по словам сестры,  жил мой отец и его родители. Дом этот сохранился. Во время войны в него врезался самолет.  Летчики,  не долетев до аэродрома, хотели посадить его на дорогу, но зацепились крылом за столб. Самолет снес крышу и полдома. Два летчика  погибли. Многим жителям города памятно это событие.
К счастью, в доме в это время никого не было. Мои дедушка и бабушка находились во дворе, а отец... «в местах не столь отдаленных», в общем, далеко от Балашова. Позже дом отстроили и в разрушенной части, с окнами на  улицу, жили другие люди, а бабушка и дедушка занимали комнаты, выходившие окнами во двор.
Но по документам архива, в начале XX века Беловы среди владельцев дома не значатся. Не упоминается о них и в домовой книге, которая хранится у нынешних жильцов. Думаю, что они жили здесь лишь какое-то  время. Помню, по рассказам отца, что одна из его сестер была замужем за Чичкиным. Видимо поэтому, перед войной, его родители  перебрались сюда. В этот дом он и вернулся после освобождения осенью 1947 года, о чем вспоминала сестра. Но где же жила  его семья раньше? Пока это оставалось загадкой.  По воспоминаниям Петра Андреевича Малиновкина, мой отец жил на углу Троицкой и Саратовской улиц, где он видел его, разговаривающим с Чукой Беловым в 1929 году. Он считал, что семья Беловых арендовала один из домов в этом районе, конфискованный у прежних владельцев. Это мне еще предстояло выяснить...

Стенка на стенку

В книге «Балашов – уездный город» находим сведения о том, что среди первых поселенцев уезда были русские, украинцы, мордва, чуваши и представители других народностей. С XVII века край заселяется беглыми крестьянами из центральной России и казаками войска Донского. Совершали частые набеги татары, а в лесах скрывались разбойники, которые грабили купцов и богатых путешественников. По народному преданию, на горе Богатырке возле старейшего села Большой Карай, на Хопре находился сторожевой притон разбойников, а вблизи села Репное, на горе Крутица, проживал атаман шайки по прозвищу Кудеяр.
Заселение края русскими и украинцами завершилось лишь к концу XIX века. Каж дый народ приносил свои традиции, но, наверное, здесь, как и по всей России, кулачные бои были известны еще в далекие времена. Они заменяли возникшие позже соревнования и давали возможность проявить свою удаль и силу.
Исторически сложилось так, что Балашов был, как бы разделен на несколько районов – Бреевка, Брехаловка, Япония и т.д., между которыми и происходили частые драки и столкновения.  Это находило отражение и в местном «фольклоре». В памяти Петра Андреевича Малиновкина сохранилась и знаменитая «Бреевская», которую горланила по вечерам загулявшая молодежь, распугивая обывателей. Правда, не все в ней складно. Думаю, что существовал не один ее вариант, соответствующий каким-то обстоятельствам или реальным событиям. Как, например, этот:

Милая Бреевка – веселый городок.
На Малой Чечеринской  построил свой домок.
Проклятой Японии, проклятые жильцы,
Всю станцию разгромили и нефть развезли.
Меняли на картошку, меняли на муку,
Потом все гурьбою отправились в Чеку.

Без сомнения, стихотворные промахи компенсировались задорным исполнением горластых «духарей» и заливистой гармошкой.
В 1920-е годы с драками «стенка на стенку»  пытались бороться всеми возможными способами и в газете «Борьба» за 7 февраля 1924 года в статье «Долой кулачки» писалось:  «Вечером, особенно в праздничные дни, старые, малые, сошедшись «стенка на стенку», под воинственные крики, начинают с наслаждением избивать друг друга, стараясь ударить куда побольнее: под сердце, в грудь, в зубы...» Газета призывала: «Местные, партийные и комсомольские организации должны принять все меры, чтобы прекратить эти безобразные и бесчеловечные забавы. Меры эти – широко поставленная культурно-просветительская работа, чтение газет, лекции, спектакли...»
О драках «стенка на стенку», которые происходили в Балашове, рассказывал мне и отец, но, к сожалению, подробностей я не помню. И поэтому особенно ценны для меня воспоминания Петра Андреевича Малиновкина. Он вспоминал: «Дрались обычно ночью или вечером, особенно на бетонном мосту через Хопер, и присутствовать посторонним было рискованно. В разлив все собирались на мосту и как сцепятся – с Японскими, с Захоперскими (Красная слобода), Ерменишевские, Бреевские, Брехаловские... Драка начиналась с того, что по одному или по двое сходятся и, к примеру, говорят друг дружке:
- Я за тобой имею, падла... Ты когда отдашь?
- А ты помнишь, что мне проигрывал и просил простить, и ножом грозил? И по морде его. А за ними и шайки сцепились. И носы, и губы разбивали. Но дрались без ножей.
Мишка Гумен был вожаков и предводителем хулиганов одного из районов города, начиная от Архангельской улицы и до 7 мельницы. Ох, он и дрался. И коленками, и ногами, и увертывался... Крепкий был парень.
Запомнились еще Адаховские. Их было 6 братьев. Так Леню Адаховского скинули с моста в половодье. Он выплыл к берегу. А двое из них закончили потом Борисоглебскую школу и воевали летчиками.
Слышал, что как-то в разгар драки, Женька Белов побежал за Ворониным.* (Противников было больше). Воронин прибежал и давай лупить... Высокий был, лет 19. Тогда плохо жили – революция, гражданская война, голод... Но крепкие были».
                                                     ***
Драку на мосту разгоняла обычно конная милиция. Начальником ее был Перфилов. Все кидались врассыпную – эти туда, эти сюда... И друг другу: - Мы еще встретимся!

* В книге С.К.Назаровой «Балашов – улицы старого города» (2004 г.), сказано, что сразу за зданием городской управы (угол Троицкой и Хоперской улиц)  находился дом зерноторговца и скотопромышленника Ивана Ефимовича Воронина. Это в «двух шагах» от моста. Возможно, к его сыну и побежал Женька Белов за помощью в разгар драки.

Недоразумение

Как-то после обеда, ближе к вечеру, в конце мая 1930 года, рабочий Владимир Ефимович Калинин решил сходить на базар. По пути следования, в саду Нардома, он увидел гражданина Ивана Перфилова и еще двух «подобных ему» товарищей, которые распивали вино и сильно выражались «изыскано циничными словами». Потом они учинили между собой борьбу, которая перешла в драку, обратившую на себя внимание проходившей мимо публики.
Позже, уже в отделении милиции Владимир Ефимович Калинин, давая показания,  рассказывал, что Перфилов «выражался и в Бога, и в крест, и в мать на каждого проходящего мимо гражданина или гражданку». Пришлось прибегнуть к помощи милиции, после чего инцидент был ликвидирован. Но и по пути следования в отделение, Перфилов «крича во все горло, обкладывал всех циничными матом» и намеревался нанести Калинину «побои» бутылкой...
Дежуривший в этот день в отделении Федор Орлов, сообщал в своем рапорте начальнику окружной милиции: «Доношу до вашего сведения, что во время моего дежурства, часов в 7 вечера, ко мне в арестантское помещение был доставлен гражданин Перфилов в пьяном виде. Он был посажен в камеру, где вел себя вызывающе и ругался нецензурными словами».
Милиционер пытался усмирить разбушевавшегося хулигана и сделал ему «предупреждение», но Перфилов продолжал ругаться и поносить «весь милицейский состав», и милицию, называя ее полицией и жандармерией. В добавлению к этому, он ругался на Советскую власть. Мы, дескать, завоевали власть советов, а нас сажают. Какая же это власть. Это не власть, а угнетатели, «искривители» советской линии. К этому он добавлял «похабные и нецензурные слова» и вообще вел себя в камере вызывающе.

Суд над Перфиловым был не долгим. Дело его начато 21мая, а закончено уже 22-го. В обвинительном заключении было сказано, что Перфилов Иван Иванович, 32 лет, трижды судим за хулиганство, систематически при задержании «обличал всю милицию мерзкими словами и наносил разного рода угрозы, проклиная и всю Советскую власть».
Перфилов виновным себя не признал (подозреваю, что он и не помнил ничего о событиях происходивших   накануне), и пояснил, что он никаких хулиганских действий не учинял, а получило сь небольшое недоразумение. Невольно вспоминаются слова одного из героев Шукшина в  «Калине красной»: - Сколько же дают сейчас за недоразумение? Перфилову  дали три года ссылки в места, по указанию НКВД.
Наверное, сегодня с н им поступили бы более гуманно. Ведь критика Советской власти не может быть уже составом преступления, потому что ее просто нет. Но мог ли об этом знать хулиган Перфилов или рабочий Калинин и милиционер Федор Орлов... Да разве только они, а судьи, начальник окружной милиции, сотрудники НКВД, руководители государства и все жители этой необъятной страны, воевавшие за светлое будущее, строившие социализм, погибающие в застенках и лагерях, все, кто верил и ненавидел, все, кого уже нет...
   

Большой скачок

Утром 9 ноября 1928 года Ксения Владимировна Болдихина, которой было около 40 лет, проживающая по Рабочей улице в доме №65,  ввиду  своей болезни, решила сходить в рабочую амбулаторию, где пробыла до двух часов дня. Муж ее в это время находился в командировке от окружного исполкома, а дома оставалась дочь Валентина. Но около полудня ей понадобилось пойти за книгой к своей подруге Раисе Кулаковой, проживающей на углу улиц Дворянской и Ленина. Оставить дома было некого. Она заперла дверь на замок и пошла за книгой. Пробыла она у подруги недолго, с полчаса, и, вернувшись домой, не заметила ничего подозрительного. Замок был на месте, но, войдя в прихожую, она сразу увидела следы на полу, которые вели в столовую и спальню, а оттуда в зал, к сундуку...
Испугавшись, она выбежала в сени, где находилась уборная, и заметила, что дверь в уборную, которая была закрыта на крючок, когда она уходила к подруге, теперь заперта изнутри. Сбегав за Раисой Кулаковой, она стала смотреть, что было похищено. При поверхностном осмотре обнаружила, что пропали серебряные часы и... хромовые сапоги.
Вместе они сбегали за ее матерью, которая, так и не дождавшись своей очереди у врача, бросилась домой. А когда пришла, сразу открыла сундук и увидела, что пропали деньги, 179 рублей, которые лежали сверху в ридикюле.
Расспросив детей во дворе, они узнали, что в их отсутствие возле дома крутились два мальчика – Вишняков и... Белов.

Когда я нашел в архиве это дело, то решил, что «напал на след» Чуки Белова, однофамильца, а возможно и родственника, моего отца, о котором рассказывал  Петр Андреевич  Малиновкин. Звали его Борис Кириллович, было ему в 1928 году 13 лет, что соответствовало рассказу Петра Андреевича. А он видел его в 1929 году, четырнадцатилетним. Можно было с большой долей вероятности считать, что это именно он. Учитывая и то, что фамилия Белов в старом Балашове  встречалась очень редко.
Из документов следовало, что жил он на углу Степной улицы в доме 73/55, а отец его работал смазчиком на железной дороге. И Петр Андреевич вспоминал, что Чука жил на углу Степной и Архангельской улиц (Пушкина и Коммунистической).
Когда потерпевшие обратились в милицию, агент УРО Балашовского окружного исполкома Николай Лагутин пошел  к Вишнякову, который жил в том же доме 65 по Рабочей улице. Но отец сказал, что его уже 10 дней нет дома, и где он находится ему неизвестно. Лагутин отправился к Белову, но и его дома не оказалось. Тогда он пошел в кинотеатр, чтобы узнать, нет ли их в зале. Но, зайдя в фойе, где их не оказалось, он случайно услышал разговор двух неизвестных ему мальчишек, один из которых сказал, что его ждут Вишняков и Белов. Лагутин стал следить за ними и незаметно пошел следом по Въезжей улице. Недалеко от кинотеатра он увидел Вишнякова и Белова, но когда стал к ним подходить, Вишняков бросился во двор ближайшего дома. Белова ему удалось задержать и доставить в здание уголовного розыска. При обыске у него были обнаружены деньги, в сумме 95 рублей, и серебряные мужские  часы.
На допросе Борис Белов, уличенный в содеянном,  рассказал следователю:
- Сегодня, 9 ноября, я вместе с моим товарищем Вишняковым Александром был на Дворянской улице в доме, номер которого я не знаю, где мы смотрели чижей у какого-то  парня. Когда мы вышли на улицу, во двор, Вишняков заметил, что у гражданки Болдининой квартира заперта на замок. Он сказал, что они богато живут и предложил забраться в дом, на что я согласился. Подойдя ближе к дому, мы осмотрелись, откуда лучше начать. Сначала хотели оторвать доску от коридора, потом увидели ящик клозета и я сказал Вишнякову, что можно влезть в дыру клозета. Когда отодвинули ящик,  отверстие стало свободней и мне было уже легко пролезть. Я влез в клозет, а Вишняков остался на улице караулить. Тогда я прошел в квартиру и увидел хромовые сапоги, которые лежали в корзине. Я их взял, потом подошел к комоду, где лежали карманные серебряные часы и ключ. Часы я положил в карман, а ключом открыл сундук, в котором лежал ридикюль,  где были деньги свернутые в две трубочки.  Одну трубочку  я спрятал от Вишнякова в рукав своего пиджака, а вторую он взял потом себе.   
Часы остались у меня, о чем Вишняков знал, а сапоги мы зарыли под крыльцом дома, в который лазили.
Позже, когда с агентом УРО Лагутиным осматривали это место, сапог там не оказалось. Взятые в доме деньги Белов никуда не тратил и ничего не покупал. Его отпустили, после того, как он дал подписку о невыезде.
На следующем допросе, через несколько дней, Белов рассказал, что после кражи они пошли на Въезжую улицу и сели на лавочке недалеко от Совкино. К ним подошел один их товарищ, фамилию которого он не знал, по кличке Косой, который живет на Архангельской улице, против церкви. Они спросили его, не видел ли он Ваську Царька. Он сказал, что видел его сейчас возле Совкино. Тогда Вишняков сказал: - Позови его. И Косой пошел и привел Ваську. А вслед за Царьком шел какой-то неизвестный нам гражданин одетый в шинель. Мы подумали, что это милиционер и бросились в калитку  ближайшего дома. Вишняков убежал, а я вышел и меня этот гражданин привел в уголовный розыск.
В тот же день, когда его отпустили,  Белов встретил Вишнякова на Архангельской улице возле магазина ЦРК №4 и предложил ему разделить остальные деньги. Вишняков сказал, что часть денег он проел, и от 75 рублей у него осталось 52 рубля. Их разделили поровну. Каждому досталось по 25 рублей, а 2 рубля оставили, чтобы сходить в кино.
Читая дальше документы дела, я не раз вспоминал Петра Андреевича Малиновкина, который говорил, что воровали не от хорошей жизни. Жили бедно, голодали, а часто нечего было даже одеть.
На что же потратил Белов доставшиеся ему деньги?
Как он рассказывал, деньги  решил «истратить на себя». В понедельник  пошел на базар и купил себе на толкучке сапоги за 9 рублей 50 копеек. Там же  увидел своего старшего брата Василия, которому было 17 лет,  и предложил купить сапоги и ему. Василий согласился, и они нашли ему сапоги за 14 рублей. Потом вместе пошли домой. Брат сапоги стал носить, а Борис спрятал свои в спальне. И отец о его покупке ничего не знал.
Примерно также распорядился своими деньгами и Вишняков. Его задержали через неделю 16 ноября, во дворе его дома, когда он кормил гусей. При обыске у него ничего не нашли. Он признался, что на свои деньги купил себе сапоги за 19 рублей 47 копеек и стеганые штаны черного цвета за 4 рубля. Вещи эти были у него отобраны, как вещественные доказательства. Впрочем, также забрали все купленное и у Белова для возмещения нанесенного ими убытка.
В своих показаниях, Вишняков, которому было 16 лет, рассказывал, что когда он увидел закрытый на замок дом, сказал Белову, что тут есть «большой скачок», а Белов предложил: - Давай залезем. Сам он остался караулить в сарае. Белов, по его словам, лазил три раза, но сначала ничего не нашел.
Суд состоялся через несколько дней, 20 ноября. Вишнякову дали три года заключения в «институте социального перевоспитания» в Саратове. Но в «институт» Вишняков конечно не хотел, тем более перевоспитываться. Он подал кассационную жалобу, в которой писал, что за такое преступление полагается всего один год и просил «заменить меру пресечения на поручительство». В этом ему  отказали, но срок все же был сокращен до 6 месяцев.
Борис Белов, по малолетству, отделался, видимо, только внушением. В деле о нем сведений больше нет. «Большой скачок» не получился. Но свои десять лет, как вспоминал Петр Андреевич Малиновкин, он все же потом  отсидел.